Иерофей - «Знаю человека во Христе...» - жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

Он был очень почтителен: беседуя со мной, будь то по-русски или по-гречески, он никогда не обращался ко мне на „ты“, а всегда на „вы“. Он был с нами строг, когда замечал в нас гордость, потому что знал, что, если не „починит“ нас, мы обречены на духовный провал. При этом он нас очень любил и был очень ласков. Мы приходили и „утомлялиˮ его, особенно я, потому что я был очень разговорчив и у меня было много вопросов. Мы с сестрой X. утомляли его больше всех. Отец Софроний называл ее „горой вопросов“, а другая сестра сказала мне: „Поэтому теперь она стала горой ответов!“ Когда он уставал, чтобы дать нам это понять, он произносил замечательную фразу по-русски: „Разрешите вас поблагодарить и, с чувством удовлетворения, удалиться“.

Я пришел его навестить за две недели до смерти. В это время мы возводили крипту для погребения монахов, и, конечно, отец Софроний должен был быть там первым. Стены и крыша были готовы, но под ногами была голая земля, потому что пола не было. Когда он провожал меня до дверей, он посмотрел на крипту и спросил: „Сколько времени нужно, чтобы ее закончить?“ Я ответил: „Предполагаю, отче, еще две недели“. Он ответил: „Мне тяжело ждать даже один час: я все сказал Господу! Теперь мне нужно уйти“. Это, наверное, прекрасно — чувствовать в своем сердце, что ты все сказал Господу до конца, и что все это пребывает в вечности, и ты готов уйти. У меня же такое ощущение, что я с Господом никогда не говорил.

Приблизительно за неделю до его смерти я снова пришел его навестить. Он уже лежал в кровати, хотя раньше всегда сидел в кресле. Он сказал мне: „Вы написали книгу, которую я просил Вас написать?“ (Он просил меня написать книгу, которую мне удалось издать только прошлым летом.) Я сказал ему, что написал две главы и пересказал ему их содержание. Он сказал: „Их нужно поставить в начало, — и затем прибавил: — Я Вам скажу четыре основных принципа моей теории личности“. Он изложил мне вкратце всю свою теорию „личного начала“, как он это называет. По объему эти четыре принципа занимали около одной страницы, но они стали краеугольным камнем книги. И он говорил мне, как нужно продолжать, чтобы написать книгу.

За четыре дня до смерти он закрыл глаза и больше с нами не разговаривал. Его лицо было светлым и сосредоточенным, жалости оно не вызывало: оно сохраняло такое же выражение, какое было, когда отец Софроний совершал литургию. Его никто не навещал, кроме отца Кирилла, меня, отца Николая и отца Серафима. За две или три недели до смерти он созвал всех, всю братию, одного за другим, прийти и посидеть с ним около часа у него на кухне для последней беседы с ним. Но у нас четверых был ключ от его двери, и мы приходили к нему каждые несколько часов. Мы входили и говорили: „Благословите, отче“. Он не открывал глаз и не говорил ни слова, но поднимал руку и благословлял нас молча, и я понимал, что он уходит. Лично я не хотел его удерживать. Раньше я молился, чтобы Бог продолжил его старость, как говорится в литургии святого Василия Великого: „Старость поддержи“. Но в те дни я видел, что он уходит, и начал говорить так: „Господи, даруй рабу Твоему свободный вход в Царствие Твое“. Я молился словами апостола Петра, из его второго послания [33] См.: 2Пет. 1:11 . . Я постоянно говорил так: „Боже, даруй свободный вход рабу Твоему и упокой душу его с отцами его“, — и перечислял всех, подвизавшихся с ним на Святой Горе, которых знал, начиная со святого Силуана, и за ним всех прочих.

В последний день я пришел навестить его в шесть часов утра. Было воскресенье, и я совершал раннюю литургию, а отец Кирилл с другими священниками должен был совершать позднюю (по практическим соображениям в монастыре в воскресенье совершаются две литургии). Я понимал, что ему предстояло покинуть нас в этот день. Я пошел и начал службу: часы начинались в семь, а затем следовала литургия. В продолжение литургии я произнес только молитвы возношения, так как у нас в монастыре они обычно читаются вслух; помимо прочего, моей постоянной молитвой было: „Господи, даруй рабу Твоему свободный вход в Царствие Твое“. Эта литургия поистине отличалась от всех других. В тот момент, когда я говорил „Святая святым“, в алтарь вошел отец Кирилл. Мы посмотрели друг на друга, и <���…> я понял, что отец Софроний ушел. Я спросил, когда именно он преставился, и выяснил, что это было в то время, когда я читал Евангелие. Я подошел поближе, потому что отец Кирилл хотел со мной поговорить. Он сказал мне: „Причащайтесь, причастите верующих, а потом сообщите им об уходе отца Софрония и совершайте первое Трисвятое; я сделаю то же самое на второй литургии“. Так я разделил Агнца и причастился, причастил верующих и закончил литургию (не знаю, как я это выдержал). Затем я вышел из алтаря и сказал народу: „Возлюбленные братия, Христос Бог наш — знамение Божие для всех родов нашего времени, потому что в слове Его мы находим спасение и разрешение всех человеческих трудностей. Но и святые Божий также являются знамением для своего поколения. Такого старца Бог дал нам в лице отца Софрония. В его словах мы находили разрешение наших трудностей. И сейчас нам следует делать то, чему нас учит литургия, т. е. ‘воздавать благодарение’ и ‘просить’, ‘умолять’. И вот давайте воздадим благодарение Богу, Который дал нам такого старца, и давайте помолимся об упокоении души его. Благословен Бог…“ — и начал Трисвятое.