Идрис Шах - Суфии

Суфийский мистицизм разительно отличается от других культов, называющих себя мистическими. Внешняя религия для суфиев – всего лишь оболочка, хотя и подлинная, выполняющая определенную функцию. Когда сознание суфия преодолевает эти социальные рамки, он постигает истинное значение религии. Мистики других школ мыслят совершенно иначе. Они могут выйти за рамки внешних религиозных обрядов, но не придают особого значения тому обстоятельству, что религия есть только прелюдия к приобретению особого опыта. Большинство экстатиков остаются привязанными к экстатическому выражению той или иной концепции, извлеченной из их религии. Используя религию и психологию, суфий превосходит их. Достигнув цели, он «возвращается в мир», чтобы вести по пути других.

Профессор Николсон особо подчеркивает подобное видение религии с объективной точки зрения, переводя Руми следующим образом: [12] R. A. Nicholson, The Mystics of Islam, London, 1914, pp. 161. et seq.

Руми выбрался из клетки обычного сознания и увидел все в истинном свете, понял подобие и единство внешне различных вещей, осознал предназначение человека, и в особенности суфия. Все это стоит гораздо выше того, что обычно называют мистицизмом.

Перед лицом многочисленных и победоносных мусульманских фанатиков было далеко не безопасно утверждать, как это делали суфии, что реализация человеческих возможностей связана прежде всего с внутренним миром человека и не имеет ничего общего с выполнением каких-то одних действий и воздержанием от каких-то других. Вместе с тем суфии считали, что для того, чтобы мистицизм стал силой, способной пропитать все человечество, его необходимо вытащить из той секретной ниши, где он находится.

Суфии традиционно считали себя наследниками одного единственного учения, принимавшего в зависимости от обстоятельств множество различных форм. Это учение можно было сделать инструментом развития человека. Один из суфиев писал: «Наши души были опьянены вином бессмертия еще до того, как в мире появились сады, виноградные лозы и виноград».

Основу для широкого распространения суфийской мысли и деятельности заложили мастера классического периода, длившегося около восьми веков после возникновения ислама (примерно с 700 до 1500 г. н. э.). Суфизм был основан на любви, его движущей силой была динамика любви, и он находил выражение в обычной жизни человека, в поэзии и работе.

Между суфизмом и исламом не могло быть никаких внутренних противоречий, т. к. суфии считали, что сущностное трансцендентное учение достигло своего апогея в исламе. Таким образом, суфизм считался вполне совместимым с внутренней сутью ислама, так же как и с эквивалентными аспектами любой другой религии и иных подлинных традиций.

В своих «Рубайят» великий суфий Омар Хайям уделяет особое внимание внутреннему опыту, который не имеет никакого отношения к теологической версии того, что люди по ошибке считают истинной религией:

Фаза, в которую вступило то, что мы сегодня называем суфизмом, приняла форму, обусловленную различными условиями и окружением, но, что касается непрерывности первоначального учения, осталась идентичной. Косные церковники-формалисты могли отрицать этот факт, но они не играли особо важной роли, ибо «тот, кто видит всю картину в целом, может и понять ее, и послужить ей». Профессор Е. Дж. Броун поясняет:

«Даже подлинные суфии во многом отличались друг от друга, т. к. их система была сугубо индивидуальной и мало расположенной к пропаганде. Достигший реализации ариф (познавший или адепт) преодолевал многие ступени и проходил долгий курс обучения под руководством различных пиров и муршидов (духовных наставников), прежде чем обретал гнозис (ирфан). В свете этого высшего знания любая из существующих религий – не более чем слабый отголосок великой и лежащей в основе всего Истины, с которой ариф, пройдя путь до конца, вступал в контакт. Он не считал ни возможным, ни желательным передавать свое понимание этой Истины никому, за исключением тех немногих, кто, благодаря такой же подготовке, был способен к ее восприятию» [13] E. G. Browne, A Literary History of Persia, 1909, p. 424. .