Джон Ллойд: Этидорпа, или Край Земли

Тысячи дымовых труб весь день выпускающих облака темной битумной сажи и копоти, покрыли город пресловутым покровом, который переносили туда и сюда ветры в своем соревновании. Но устав как следует, они успокоились, и дымная петля осела внезапно на дома и улицы, забирая город в свое владение, способствуя меланхолическому несчастью тех из обитателей, кто должен был находиться за дверями. Чрез этот смог красное солнце, которое стало видимым, направило свой ход в проявленное обескураживание. И торопливые сумерки вскоре уступили место черноте тьмы. Царила ночь.

Тридцать лет назад электрическое освещение было не в моде, и система уличных фонарей была гораздо менее развитой, чем теперь, хотя газ, горевший в них, возможно, был не хуже. Фонари стояли намного реже и с большим расстоянием друг от друга, и свет, который они испускали, имел слабый и болезненный оттенок, и совершенно не доходил до влажной и пасмурной атмосферы. Так что ночь была достаточно мрачной, лишь немногих прохожих было видно на улице, когда они проходили прямо под фонарями или напротив освещенных окон. В иное время кажется, что движущиеся тени идут по черной земле.

Так как я буду заметен на этих страницах, то может быть подходяще сказать, что я очень подвержен влияниям в атмосфере. Среди моих друзей я фигурирую как человек молчаливого характера. Временами я бываю угрюм, хотя и пытаюсь это скрыть от других. Временами я фантазирую, что должно быть я родился под планетой Сатурн, поэтому нахожу, что неприятно подвержен настроениям, приписывая это депрессирующей планете, особенно во время своих неприветливых фаз, так как вынужден с сожалением заявить, что не нахожу уместного восторга в ее более ранних аспектах. Особенно не нравится мне ветреная погода. Эту нелюбовь я обнаруживаю растущей с годами, пока она не развилась почти до антипатии и страха. В тот день мои настроения менялись вместе с погодой. Порывистость ветров нашла себе дорогу к моим чувствам, а мрачный оттенок туч – к моим размышлениям. Как и стихии, я был обеспокоен, мною владело глубокое чувство неудовлетворения собой и чем-то еще. Ни в одном месте или положении я не находил для себя удовлетворение. Чтение было противно, равно как и письменный труд, но мне пришло в голову, что короткая прогулка на несколько кварталов могла бы принести облегчение. Окутавшись в плащ и надев меховую шапку, я вышел на улицу, только чтобы выйти на ветреный и сырой воздух. И впав в еще большее раздражение, я сдался. Вернувшись домой, я расположился напротив огня, полыхающего в камине. Задернув все занавески и закрыв все двери, я твердо решил освободиться от самого себя, прибегнув к забвению мысли, мечтаниям или снам. Уснуть было невозможно, и я уныло сел в легкое кресло, отмечая каждые 15 минут удары на часах шпиля собора Святого Петра в нескольких кварталах отсюда.

В 9 часов прозвучала песня серебряным голосом «Дом, милый дом». 10, затем 11 ударов тяжеловесного звона, которые отбивали часы, подняли во мне энергичные усилия вытряхнуть чувства уныния, беспокойства и взволнованности, которые в сочетании породили состояние ментальной и физической никчемности, теперь уже невыносимой. Поднявшись внезапно с кресла, механически и без всякого усилия, я подошел к книжной полке, схватил наугад том, снова уселся перед огнем и открыл книгу. Это оказался странный, заброшенный том под названием «Словарь Рили латинских цитат». На мгновение из книги на меня взглянула сознательная двойственность существования. Имела ли эта старинная книга некую месмерическую силу? Мне показалось, что я имею две личности, и я громко сказал, как бы обращаясь к своему двойнику: «Если я не могу успокоить тебя, взволнованный дух, то я в состоянии, по меньшей мере, адаптироваться к твоему положению. Я буду читать эту книгу поэтапно от низа к верху или наоборот, если это необходимо. И если это не будет менять предмет достаточно часто, я попытаюсь читать „Словарь Вебстера“». Открыв механически книгу на странице 297, я бросил взгляд на нижнюю строчку и прочитал: «Nunquam minus solus quam, cum solus» (Никогда не одинок так, как одинок). Эти слова сразу же приковали к себе мои мысли, так как по какой-то необыкновенной случайности они подходили к моему настроению. Был ли это или не был некий сознающий невидимый разум, побудивший меня избрать ту страницу и заметить это высказывание?

Снова подобно вспышке пришло осознание двойственности, и я начал спорить со своим другим «я»: «Это сущий вздор». Я громко вскликнул: «Даже если это и сказал Цицерон, это высказывание стоит на том же уровне с другими бредовыми высказываниями, которые отравили существование современной молодежи обманчивыми мыслями. Знаете ли Вы, господин Цицерон, что это утверждение не звучит? Что недостойно занимать позицию, которой Вы придерживаетесь в истории как мыслитель и философ? Что она противоречива в себе самой? Ведь если человек одинок, то он одинок. Разве это не решено?»