Светлана Савицкая - Джуна. Одиночество солнца

Уменя не было цели получить что-то от Джуны. Цель была у нее. Она старалась заинтересовать меня информацией о себе. Хотела, чтобы я все бросила и написала о ней. Опубликовала все, что она из-за обстоятельств никак не может. Мечтала о первой и единственной нормальной книге, где были бы ее стихи, притчи и картины. Собрать это в многочисленных ящиках, полках и комодах – дело нереальное при таком разбросе внимания хозяйки на множественные визиты всепроникающих больных. А потом еще перепечатать и перевести в электронный вид! А потом еще побегать по издательствам, в которых лет сто уже никто не берет на гонорарной основе книги со стихами! Эта задача для меня была подобна приказу: «Иди туда, не зная куда, и принеси то, не зная что!»

Помимо всего прочего, вся эта «любезность» с моей стороны сопровождалась ярым напором и непомерными требованиями с ее стороны. «Света, приходи! Света! Сделай!» Вечная загруженность другими делами не позволяла мне бывать в покоях Джуны ежедневно. Муж нервничал, если я на ночь глядя отправлялась на Арбат. Семья вздрагивала. Друзья завидовали и рвались поехать со мной. Я исключала всяческую возможность приводить к ней друзей.

Я очень скоро поняла. Мир Джуны делится как бы на несколько частей. Первая часть – это ее пациенты, которые приносят по три тысячи за визит. Если Джуна брала однажды у кого-то деньги, этот человек переставал быть ей интересен как личность и превращался в покупателя ее времени, вызывая неприязнь. Вторая часть – те люди, которым она платила за услуги. Их было более сотни. Практически всегда появлялись разные. В основном молодые люди от двадцати до тридцати лет. «Сынки» за вечер работы «на подхвате», а именно за наливание гостям чая, бегание за хачапури, мытье собачки, открывание дверей и так далее, получали от нее по две тысячи за визит. «Мальчиков» Джуна по-свойски била, кричала на них. Сочиняла о них небылицы. Редкие продерживались более месяца, так как жестоко обвинялись в одном и том же – в воровстве чего угодно. Шансов оправдаться у бедняг было крайне мало. Если она поручала «друзьям» покупать для нее что-то, «друзья» пользовались доверием и поднимали цену вдвое. Джуна платила. Но чувствовала подвох. Тех, кому платила Джуна, она тоже презирала.

Третья часть ее знакомых – люди, которые, использовав ее связи, пытались извлечь из них максимальную пользу. Джуна их тоже распознавала сразу. Связями не делилась. Людей друг с другом сводила неохотно. Если ее друзья начинали дружить помимо нее друг с другом, сильно нервничала. Ревновала. В большинстве случаев со скандалами выгоняла обе стороны. Отлучала от себя.

Четвертая часть – тусовщики. Они ничего не приносили. Являли собою облака обещаний – сделать музей Джуны или продать ее картины и так далее. Прилипалы просто ежедневно приходили. Сидели у Джуны, пили. Ели. И за полночь уходили. Ничего не продавали. Ничего не открывали. Слушали ее бесконечные россказни, как слуги ее вновь обворовали, осуждающе кивая. Иногда Джуна даже давала им деньги на такси.

Если особо бедный посетитель или посетительница слезно просили помочь бесплатно, Джуна победно разрывала некое колесо сансары и радостно и гордо лечила пациента бесплатно.

До меня же Джуна настойчиво, зачастую агрессивно, сейчас я понимаю, из последних силеночек, «докапывалась сама», не относя ни к одной из категорий своих знакомств и контактов. Из чувства самосохранения я категорически не брала от Джуны ни денег, ни подарков, зная о ее склонности обвинять человека в воровстве. И старалась общаться исключительно при свидетелях, поближе к камерам внутреннего наблюдения.

Когда она что-то заказывала купить, я покупала, но не брала за это денег, а приносила в подарок.

– Я заплачу, у меня есть деньги, – настаивала Джуна.

– У меня тоже, – улыбалась я, не договаривая, что они были последние.

– Ну и ладно… – махала она рукою.

Но иногда мы оставались наедине. Тогда вся ее энергия обращалась только на меня одну. От ее табака трещали волосы. А от пронизывающих душу взглядов возникало лишь одно желание – погладить ее по волосам, успокоить.

Однажды на художественном полотне я увидела девочку. И непроизвольно спросила: