Эдмунд Вебер: Руническое искусство

Собственно говоря, руническое искусство никогда не исчезало в германоязычном мире. В период после XIV в. руны полностью вытесняются латинской графикой и оказываются на периферии культурного поля — преимущественно как часть крестьянского быта либо база для криптографических опытов. Но уже с XVI в. древнегерманская знаковая система становится предметом внимания интеллектуалов в Скандинавских странах, а вслед за тем — и в Германии. Так что перерыв в «публичной» жизни рун, если он и был, был все же чрезвычайно кратким. Допустимо даже утверждать, что скандинавы эпохи викингов или периода записи устного наследия (XII–XIV вв.) успели забыть ничуть не меньше из исконного, раннего рунического искусства, чем тот объем знаний, который ускользнул от любителей старины нового времени. Однако кардинальный перелом в рунологии, а вернее, само ее появление как научной дисциплины со всем категориальным и методологическим аппаратом и собственными традициями относится ко второй половине девятнадцатого столетия и связано с именами ряда исследователей, среди которых первым должен быть упомянут, без сомнения, Людвиг Виммер.

Разумеется, в предисловии к научно–популярному изданию, отчетливо обозначающему начало своеобразной издательской программы «Евразии», связанной с представлением вниманию читателей ряда книг, связанных с научной рунологией, неуместно подробно останавливаться на специфической «кухне» исследователей и далеко выходить за пределы намеченного автором информационного поля. Однако некоторые пояснения все же необходимы.

Рунология — весьма консервативная наука. Многие истины не потеряли своего значения и по сей день, поэтому, как ни парадоксально, в сфере собственно научных изысканий этой дисциплины практически нет не только безнадежно, но и просто устаревших книг. Многочисленные исследования, тем более публикации памятников, увидевшие свет еще в середине XIX в., продолжают сохранять свое значение. Именно поэтому предлагаемая читателю книга актуальна и по сей день — в частности, как блестящий пример грамотной популяризации чрезвычайно сложной отрасли научного познания.

Вместе с тем, многое меняется. Так, в частности, со времен Вебера в полтора раза возросло количество известных ученым рунических надписей, что, естественно, не могло не повлиять на их выводы. К примеру, до совсем недавнего времени общеизвестной и непреложной истиной было то, что континентальные германцы не ставили рунических камней — первые камни с руническими надписями относили к рубежу IV в. и единственным регионом их распространения в этот период была Скандинавия. Отдельные находки (Березанский камень) связывались лишь с поздней эпохой викингов. Однако обнаружение в 1997 г. в Крыму рунического камня, датируемого IV в., в корне меняет не только наши представления о германцах Причерноморья, но и ставит под вопрос всю прежнюю стройную систему генезиса и развития рунической письменности.

Весьма сложный и принципиальный вопрос о месте, времени и обстоятельствах появления футарка, конечно, обрел в последние десятилетия ряд новых вариантов решения. Однако заметим, что практически ни один из них не является качественно новым: все основные версии — автохтонная, «греческая», «римская», «этрусско–североиталийская» — были сформулированы еще до Вебера. Представление о них дает блестящая монография Ричарда Л. Морриса «Руническая и Средиземноморская эпиграфика», вышедшая в Оденсе в 1988 г. Меняются акценты, появляются новые источники — по мнению выдающегося рунолога Э. Мольтке, процарапанная на фибуле из Дании, относимой ко II–I вв. до н. э., совокупность штрихов может быть рунической надписью, что сразу удревнит начало «археологической» рунологии не менее чем на два с половиной столетия. Однако вопрос о генезисе рун так окончательно и не решен — как и во времена Э. Вебера.