Клайв Льюис - Пока мы лиц не обрели

- Довольно, - перебил меня судья.

Вокруг царило молчание. И тут до меня дошло, что я делала. Еще когда я читала жалобу, меня удивило, что я читаю так долго такой маленький свиток. Теперь я осознала, что книга была прочитана мною вслух раз десять, и я бы читала ее вечно, начиная читать каждый раз с первой строки, если бы судья не остановил меня. Голос, которым я читала книгу, звучал как-то странно, но именно поэтому я была наконец уверена, что это - мой собственный голос.

Молчание тянулось так долго, что, наверное, я успела бы прочесть жалобу целиком еще один раз. Наконец судья сказал: - Ты получила ответ?

- Да, - сказала я.

Моя жалоба и была ответом. Я должна была сама выслушать ее из собственных уст. Люди редко говорят то, что хотят сказать на самом деле. Когда Лис учил меня писать по-гречески, он часто говаривал: "Дитя, сказать именно то, что ты намереваешься, все целиком, ничего не упустив и не прибавив, - в этом и заключается радостное искусство слов". Бойко сказано, но я отвечу на это, что, когда приходит время произнести речь, которая готовилась всю жизнь, которая ни на миг не покидала сердца, твердилась и зубрилась наизусть, - тут уже не до радостного искусства слов. Я отлично знаю, почему боги не говорят с нами открыто, и не нам ответить на их вопросы. Пока мы не научились говорить, почему они должны слушать наш бессмысленный лепет? Пока мы не обрели лиц, как они могут встретиться с нами лицом к лицу?

- Предоставьте девчонку мне, - сказал знакомый голос. - Уж я научу ее!Это сказал призрак моего отца.

Но тут сзади раздался новый голос - голос Лиса. Я думала, что он будет свидетельствовать против меня, но учитель сказал:

- О Минос, Радамант или Персефона, каким бы ни было твое имя, во всем виноват я, я и должен быть наказан по заслугам. Я научил ее повторять вслед за мной,как говорящую птицу: "Выдумки поэтов" и "Унгит - это лживый образ". Я приучилее к мысли, что так можно ответить на все вопросы. Я ни разу не сказал ей: "Унгит -это, увы, слишком подлинный образ. И все другие лики Унгит, сколько бы тысяч ихни было… и в них есть истина. Настоящие боги в большей степени существа, чем слова и помышления". Я никогда не говорил ей, почему старый Жрец в темноте ДомаУнгит испытывал такое, чего не могли доставить мне мои трезвые рассуждения. Онаникогда не спрашивала меня (и я был этому рад), почему люди продолжают предпочитать бесформенный камень раскрашенной кукле Арнома. Разумеется, ответа я незнал, но не признался ей в этом. Я и сейчас не знаю. Все, что я знаю, - это то, чтопуть к истинным богам скорее лежит через Дом Унгит… нет, и это неверно, так женеверно, как то, что я сейчас вижу сон; но начинать нужно с этого, это первый урок,и только глупец застрянет на нем навечно. Жрецу хотя бы ведома необходимостьжертвы. И жертвой станет - человек. Самая сердцевина его, самый корень - то, чтов нем темно, сильно и дорого, как кровь. Пошли меня в Тартар, Минос, если толькоТартаром можно исцелить пристрастие к бойкой речи. Я приучил ее к мысли, чтолепета рассудка довольно для жизни - лишь бы слова были жидкими и прозрачными, как вода; ведь я вырос в тех краях, где воды в избытке и потому ее не особенноценят. Я вскормил ее словами.

Мне хотелось закричать, что все это ложь - ведь учитель вскормил меня не словами, а любовью, которую он отдал мне, а не богам. Но было поздно. Суд, по-видимому, закончился.

- Успокойся, - перебил учителя судья. - Женщина - истица, а не подсудимая. Она обвиняет богов. Боги ей ответили. Если они выдвинут встречное обвинениепротив нее, потребуется другой, высший суд. Отпустите ее.

Куда мне было идти? Я стояла на каменном столбе, и кругом, куда ни посмотри, была пустота. Наконец я решилась и бросилась со столба прямо в волнующееся море призраков. Но не успела я достичь земли, как меня подхватили чьи-то сильные руки. Это был Лис.

- Дедушка! - заплакала я. - Ты живой, ты настоящий. А Гомер говорил, чтоникому не дано обнять души мертвых… что они только тени.

- Мое дитя, мое любимое дитя, - приговаривал Лис, целуя меня, как прежде, вглаза и лоб. - В одном я не ошибся - поэты часто лгут. Но за все остальное - ты жепростишь меня?

- Я - тебя, дедушка? Нет, дай мне сказать: я же знаю, что те доводы, которыеты приводил, когда остался в Гломе, хоть и получил свободу, были только масками,под которыми ты спрятал свою любовь. Я же знаю, что ты остался только из жалости и любви ко мне. Я же знаю, что сердце твое разрывалось от тоски по Греции, - ядолжна была отправить тебя домой. А я набросилась на любовь, которую ты мне дал,как голодный пес на кость. Ах, дедушка, Ансит права. Я утучняла себя человечиной…Правда? Ведь правда же?