Ты не можешь говорить о жизни или смерти, потому что у жизни нет ни начала, ни конца, и точка. Можно сказать, что жизнь есть, поскольку ты реагируешь на раздражители. Но что происходит, когда ты мёртв? Слово «мёртв» — это всего лишь определение — некое состояние твоего тела. Само тело после того, что называется клинической смертью, больше не реагирует на раздражители тем образом, каким реагирует сейчас. Вероятно, оно всё ещё как-то реагирует: волны мозга продолжаются долгое время после того, как происходит клиническая смерть.
Посредством своей смерти ты даёшь жизни продолжение, или назови это как угодно. Я не могу сказать, что ты мёртв, а только то, что ты больше не представляешь для меня пользы. Если хоронишь мёртвое тело, там что-то происходит; если сожжёшь тело, пепел обогатит почву; если бросишь его в воду, рыбы съедят его; если оставишь его в волчьей яме, его съедят хищники. Ты обеспечиваешь средства для продолжения жизни.
Так что ты не можешь сказать, что тело мертво. Я здесь не о метафизике говорю. Вся проблема в твоём страхе конца чего-то. Хочешь ты быть свободен от этого страха? Я говорю: «Нет». Конец страха — это конец тебя самого, каким ты себя знаешь. Я не имею в виду психологическую, романтическую смерть «твоего вчера». Твоё тело, уверяю тебя, падёт замертво, как только нарушится непрерывность знания.
В.: Но, как учёный, я спрашиваю себя, каковы мои обязательства перед моими соплеменниками?
У. Г.:Да никаких… Уж извини. Всё, что тебя интересует как учёного, это самореализация, Нобелевская премия как конечная цель и власть. Я прошу прощения. Лично тебя, возможно, и не интересуют такие вещи. Вот и всё. Я поддерживаю такого рода стремление. Конечно, вы, учёные, сделали возможными все эти технологии, обеспечивающие комфорт, и в этом смысле я, как и все те, кто наслаждается достижениями современной техники, действительно в долгу перед вами. Я не хочу возвращаться во времена прялки и телеги. Это было бы слишком глупо, слишком абсурдно. Чистая наука — это не что иное, как умозрительное построение. Учёные без конца обсуждают формулы и представляют нам какие-то уравнения. Но я ничуть не обманываюсь по поводу «марша прогресса» и всей этой чуши. Первый мой перелёт в США, состоявшийся в тридцатых годах, длился больше суток; нам приходилось везде останавливаться. Позднее тот же самый перелёт занял восемнадцать часов, потом шесть часов, потом три и т. д. А если сверхзвуковые самолёты будут доступны на коммерческой основе, мы сможем совершать этот перелёт за полтора часа.
Хорошо, это прогресс. Но та же самая технология, что обеспечивает быстрые международные перелёты, создаёт всё более разрушительные самолёты-истребители. Сколько таких самолётов мы используем для более быстрого и комфортного перелёта из одного пункта в другой? И насколько больше самолётов мы используем для того, чтобы уничтожать жизнь и материальные блага? Это вы называете прогрессом? Я не знаю. По мере того как удобства возрастают, мы всё больше зависим от них и не хотим отказываться от того, что имеем.
В определённых рамках я могу назвать это прогрессом. Я теперь живу в комнате с кондиционером. Мой дед использовал слугу, который сидел на солнцепёке и тянул пункха, а ещё раньше мы пользовались веером из пальмовых листьев. Оказываясь во всё более и более комфортной обстановке, мы не хотим ни от чего отказываться.
В.: Но, конечно, некоторые имеют слишком много, и им следует отказаться от каких-то…
У. Г.:Почему ты ожидаешь, что другие откажутся от всего, что у них есть? Вон тот бедняк не готов отказаться от своей крошечной лачуги, а ты ожидаешь, что все богачи откажутся от их особняков. Нет, они и не подумают сделать это. Они будут драться до последнего вздоха, защищая то, что у них есть, и угробят себя в ходе этого. Это неизбежно. Что делают дикие животные? Сначала они пытаются убежать, а потом дерутся, пока не убьют друг друга.
В.: Сэр, я бы хотел задать вам два связанных вопроса…
У. Г.:А я бессвязный и несвязанный…
В.: Я осуществлю связь…
У. Г.:Ладно. В любом случае я могу высказаться только с твоей помощью. Ты средство моего самовыражения.
В.: Меня интересует, почему мы стремимся к знанию. Ради самого знания, или ради человечества, или по какой-то другой причине?
У. Г.:Власть!
В.: Власть?
У. Г.:Власть. Мне очень жаль. Нет такой вещи, как знание ради знания или искусство ради искусства. И, конечно, это всё не ради блага человечества. Знание даёт мне власть: «Я знаю, а ты не знаешь». Сэр, могу я узнать, кто Вы по специальности?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу