Дарья Усвятова: Заговоры донской целительницы. Заповедные слова Казачьего Cпаса на помощь близким и родным

Люди забыли о чуде слова. А я много раз становилась свидетельницей того, что каждый человек называл бы чудесным. От слова, произнесенного Домной Федоровной, утихала боль, переставала течь кровь, срастались сложнейшие переломы, мирились супруги, люди выживали в таких обстоятельствах, когда, казалось бы, нет никаких шансов. Я сама на себе испытала силу ее мастерства. Наше знакомство началось с того, что ей пришлось спасать меня от смерти (подробнее об этом в книге «Справная Жизнь. Без болезней и нужды»).

Узнав, что она – мастер слова, я попросила ее научить и меня. Но в течение нескольких лет мне пришлось постигать лишь азы Казачьего Спаса, знакомиться с разными видами мастерства, пробовать их, выбирать свой путь. Но целенаправленно никакому мастерству меня никто не учил.

Отчасти это было связано с моей неготовностью, но главная причина заключалась в другом. Когда дело касается духовной традиции, женщине начинают передавать знание только после того, как родится у нее второй ребенок. У меня же детей не было, когда я познакомилась с Домной Федоровной, ее семьей и Казачьим Спасом… Я была уверена, что ждать начала обучения мне придется еще долго: ведь нужно родить двоих! Но судьба распорядилась так, что моя первая и единственная (пока) беременность закончилась рождением сразу двух детей, двух мальчиков! Домна Федоровна сразу же сказала, что это – прямое указание на то, что она может и должна научить меня мастерству слова.

Рождение сыновей не только открыло мне путь к познанию. Мы с Калитвиными породнились: Федор, сын Домны Федоровны, стал крестным отцом моих детей, а сама наставница – их крестной бабкой. До рождения детей мы с мужем жили в Германии (он работает там), но, когда малышам исполнилось полгода, я переехала на Дон. Володя же полгода проводит в Германии, зарабатывает деньги, а на вторую половину года приезжает к нам на Дон. Так что я теперь могу считать себя настоящей казачкой: муж в «походе», а я с детьми жду его дома… Но главное, у меня есть возможность овладевать традицией Казачьего Спаса не урывками, а постоянно. Домна Федоровна учит меня тому, что знает сама, и, возможно, когда-нибудь я тоже стану мастером слова. Но сейчас я лишь подмастерье, и все делаю под присмотром своей наставницы. Если честно, мне больше нравится наблюдать за тем, как она помогает людям. Наблюдения эти я записываю в дневник, делая «зарисовки с натуры» и, возможно, когда-нибудь из этих дневниковых записей сложится книга…

А пока что я хочу поделиться с вами одной такой «зарисовкой», тем более, что она как нельзя кстати подходит к теме этой книги.

Наблюдая за тем, как наставница лечит людей с помощью заговорного слова, или помогает им в трудных ситуациях, я заметила, что к заговорам Домна Федоровна прибегает, только когда к ней приходят пациенты со стороны. Сама себя и своих родственников (в число которых входит и наша семья: мои близнецы – ее крестники) тетя Домна лечит, произнося одну только молитву – «Отче наш». При этом она не пользуется энергией молитвы, то есть, не направляет ее на воду, на какую-то вещь, или даже на больное место (как она это делает с заговором). Она просто молится перед образом Спасителя, нередко молится с нею и сам больной. А затем уже приступает к лечению. Поначалу я думала, что Домна Федоровна произносит заговор про себя, но когда наставница объяснила мне, что больной обязательно должен слышать заговор, пусть и очень тихо и неразборчиво, я задумалась. Почему же столь ценное и сильное лекарство, как заговорное слово, она дает только чужим? Чем же «провинились» свои? Или это связано с какими-то запретами?

Впрямую спрашивать об этом мне не хотелось: за годы обучения я уже поняла, что Домна Федоровна открывает только то, что считает нужным, и в свое время. И все же этот вопрос меня очень заботил. Раскрыть тайну помог случай.

В тот теплый сентябрьский денек мы с Володей сажали на своем участочке под зиму клубнику. Малыши копошились неподалеку. Чтобы им было не скучно, я дала сыночкам пластмассовую лейку, совочек и несколько тыквенных семечек – чтобы сажали тыкву, помогали маме. (Понятно, что осенью тыква не взойдет, но ее крупными семечками малыши не подавятся; к тому же «игра в садовода» им очень нравилась.)

Конечно же, они не столько сажали семечки, сколько разводили грязь, зато занимались этим с весьма серьезным и деловитым видом, а главное, не хотели отвлекаться на родителей. Вдруг я заметила, что Глебушка пошел к канаве, откуда мы берем воду. Вернее, не пошел – просто сделал движение в ту сторону, но материнский страх заставил меня стрелой броситься к нему и перегородить путь к яме. Хотя до опасного места идти ему было далеко, и я могла бы несколько раз спокойным шагом догнать его, но я побежала и… не успела затормозить как следует. В результате попала ногой в лужицу грязи, где было «посажено» семечко; растянулась на скользкой земле, и чуть не потеряла сознание от резкой боли в ноге. Боль не утихала, пока Володя нес меня до домалечебницы. Не прекратилась она и тогда, когда я уже сидела на топчане в горнице-кабинете Домны Федоровны. Домна Федоровна, велев мне положить поврежденную ногу на табурет, встала под иконы и стала молиться. Прочитав вслух «Отче наш», она подсела ко мне и начала ощупывать мой опухший голеностоп. От прохлады ее уверенных пальцев мне будто стало полегче, но все же нога болела сильно. Болевой порог у меня низкий, всякую физическую боль я переношу очень плохо, хотя и стараюсь терпеть, чтобы не выглядеть «слабачкой» и «нытиком». Поэтому я сжала зубы и часто моргала, чтобы удержаться от слез.