Борис Борсуков Ст - Сон Брахмы

– Ладно, пусть вы люди, но почему мы двойники? Двойник, эфирный, к примеру, – для нас это что-то возвышенное, духовное. Из твоих слов следует, что для вас слово двойник имеет другой, обратный смысл.

– Но у вас есть и другое значение слова «двойник». Двойники президента, например, – бесправные и безымянные манекены, – без тени улыбки сказала она. – Пожалуй, если откровенно, то для нас вы то же, что для вас домашние животные.

Я похолодел – разговор принимал слишком скверный оборот. Меня охватило ощущение реальной и нешуточной опасности. Я затравленно оглянулся: в окне погасали последние багровые отблески заходящего солнца. Как быстро пролетело время заката! Впереди ночь, в компании этой странной женщины, которая, по сути, еще ничего не сказав и не сделав, напугала меня до слабости в коленях. Я положил странно ватные руки на колени и постарался прекратить дрожь в них. Я никогда не имел кошмарных сновидений, и не знал ни каково это, ни как с этим бороться. Вспомнились многочисленные советы психотерапевтов по борьбе с кошмарными субъектами сновидений. Главное – не бояться, ведь, в сущности, это плод моего воображения, дремавший в каких-то закоулках подсознания. Надо встать и сделать какой-то решительный жест – перевернуть стол, например, или разбить вот ту стеклянную вазу! Я с вызовом посмотрел на мою мучительницу. В ее лице появилась еле заметная досада. Одновременно я заметил, как пол подо мной потерял твердость, и я опустился вместе с креслом на пару десятков сантиметров. Я ошарашенно уставился на свои, вмурованные в гладкий паркет, брюки. Боли я не чувствовал, ступней и части голени тоже. Вспомнилось из сказки: от первого удара вошел… на вершок в землю, от второго… Нет, больше не нужно, я все понял. Странно, но это невероятное обострение ситуации совершенно успокоило меня. Сон это или нет – перестало волновать меня. Что-то внутри меня приняло безграничное превосходство этого существа, кем или чем бы оно ни было.

– Хорошо, я все понял, – с удивлением я услышал свой голос. Одновременно кресло и я сам вернулись в исходное положение. Я взглянул на собеседницу. Выражение досады исчезло с ее лица.

– Не мы устроили этот мир. Нам остается только жить в нем. Мы даже умереть не можем. Пока по крайней мере, – как ни в чем не бывало добавила она.

– Нет такого страдания, которое не изгладилось бы со временем, и такой боли, которая не исчезла бы со смертью, – машинально и не к месту процитировал я Дон-Кихота.

– Сервантес… – женщина с любопытством посмотрела на меня. – Знаешь, почему он это написал? Потому, что он о-очень в этом был не уверен. Его пастырь о многом догадывается, я его когда-нибудь с тобой познакомлю.

– А кто такой пастырь, и почему, если он о чем-то догадывается, то Сервантес 400 лет назад об этом писал? – спросил я и сам поразился несуразности своего вопроса.

Женщина весело рассмеялась: «Дело в том, что Сервантес всегда писал и будет это писать, а пастырь всегда догадывался и будет догадываться, пока вся эта липа не рухнет».

– Как воннегутовский пилот летающей тарелки, который всегда нажимал и будет нажимать кнопку запуска двигателя, уничтожившего Вселенную? – перебил я.

– Вот именно, – согласилась она. – Кстати, у них был один и тот же пастырь. У него была страсть к писателям. Между Сервантесом и Воннегутом он контролировал Яна Потоцкого. Он собирал всех, до кого мог дотянуться: Тадеуша Квятковского и Булгакова, например. Эрудированный был пастырь. Был и есть, – поправилась женщина. – Например, сравнительно недавно я получила от него в наследство любопытного субъекта, твоего соотечественника – Пелевина. Каждый из вас принадлежит какому-то пастырю в нашем мире. Некоторые пастыри владеют миллионами двойников.

– Пастырь это тот, кто пасет? – спросил я, соображая, как сюда замешался Пелевин, к которому я всегда испытывал странную смесь отвращения и опасливого любопытства.

– Да, тот кто пасет, доит и стрижет. Совсем, как овечий пастух. Еще он защищает стадо от других пастухов и волков. Единственно чего он не может – это зарезать двойника, как овцу и съесть. Наши с вами отношения гораздо тоньше. Видишь, – сказала она, – я даже не могла с тобой встретиться наяву. Мне пришлось привести в свой мир твое сновидение. Ваши боги или святые всегда являлись вам только во сне.

«Так это все-таки сон! – подумал я. – Значит, я могу встать и уйти или даже улететь!»

– Нет, не можешь, – ответила она, – ни уйти, ни тем более, улететь. Попробуй встать!