Наталья Степанова: 5000 заговоров сибирской целительницы

Нельзя давать пустых советов, которые связаны с магией. Есть грань, через которую не переступают.

Есть много писем, в которых меня спрашивают: если во сне покойник делает наказ, выполнять его или отнестись, как ко сну. Одна женщина меня спрашивает, что делать: ее мать каждый раз во сне говорит ей: «Продай дачу, доченька». Но как она может продать, если это у нее единственное богатство, и как она будет без земли, если сейчас овощи такие дорогие, не подступиться. Мать снится часто, и все одно и то же: «Продай дачу, доченька». Что делать? Может, плюнуть, ведь сны бывают и пустые. Вот и думай как хочешь. Что я могла этой женщине ответить? Ведь вполне возможно, что покойница ей снится просто к погоде. Я вызвала дух ее мертвой матери и услышала три слова: «Пусть продаст дачу». В общем, я посоветовала своей читательнице дачу продать. Каково же было мое удивление, когда месяцев через пять опять пришло письмо от этой женщины.

«Наталья Ивановна, – пишет она, – я все же не решилась продать дачу. И меня можно понять: деньги уйдут, а без земли я себя не мыслю. Но зря я ослушалась мать и вас. Дача у меня сгорела дотла от проводки. Я буквально схожу с ума. Кляну себя на чем свет стоит. Почему я такая дура?» Вот такой был случай.

А вот вам еще один пример. Встретила меня как-то очень старая женщина, стала обнимать и целовать руки. Я удивилась, так как не знаю этой женщины. А она мне говорит: «Зато я знавала твою бабушку, это я ей кланяюсь через тебя. Я ей своей жизнью обязана, да и счастьем тоже».

Рассказала она мне свою историю. Помер, говорит, у меня муж, молодой был, сильный, красивый. Его кедром задавило, он шишковал. Я по нему с ума стала сходить, пыталась руки на себя наложить, дети стали не милы, все бы их души на его одну обменяла не глядя. Такой я буйной стала, волосы на себе рвала и выла целыми днями. Дети под лавки забьются и сидят, как сверчки, боятся вылезти, а я все зло на них вымещаю, грешная. Думала, если бы не они, я бы с ним в тайгу пошла, глядишь, уберегла бы, не погиб бы он тогда, может быть. И вот соседка дала адрес твоей бабки. Она, говорит, и от тоски полечить может, а захочет, и его к тебе вызовет, поговоришь с ним.

Я мигом собралась до твоей бабки, последнего петуха в сумку – и айда. Зашла, помню, к твоей бабке, она – ни здравствуйте, ни проходите – уставилась и смотрит. А потом мне бухнула, как по голове: «Что, красавица, у детей последнего петуха забрала? Как вы, бабы, мужиков своих любите, детей бы так любили. Ух! Глаза бы на таких не смотрели. Ты когда младшего на колени брала? Забыла, поди? Иди-ка ты к детям да покорми их, а не таскайся по бабкам, не носи из детских ртов еду по чужим избам. Дети завсегда должны быть матерям дороже, чем мужики». Я как поняла, что меня гонят, – в рев. В ноги к твоей бабке кинулась: «Помоги, – прошу ее. – Вызови ко мне Иванко». В общем, умолила. Посадила она меня в угол, дала Псалтырь и говорит: «До ночи читать будешь. А я тебе оберег чинить стану». Бабушка твоя золу кипятила, ключи по комнате раскидывала, круг чертила, свечи жгла, шторки – то закроет, то откроет. Собаку с цепи сняла и сказала: «Иди отселя, придешь завтра, сегодня можешь помешать мне». И собака ушла из дому. Я удивилась, а она говорит: «Маловерная ты, а еще по такому делу пришла. Да если я вздумаю, три мужа будут при мне и друг друга видеть не будут, а ты собаке удивляешься».

Ночью поставила меня бабка в круг и говорит: «Как придет твой муж, руки к нему не тяни, а то задавит. Долго его не держи, ему тяжело, да и мне тяжко будет. Что нужно, спроси, да помни – руки к нему не тяни».

Стала бабушка его звать. Он и заходит, одет, в чем похоронили, в глаза не смотрит, встал рядом с кругом и голосом глухим да тихим говорит: «Что меня подняла? Зачем?» Я тут заплакала, говорю: «Ты там лежишь, а я одна, у меня для детей морковок нет, не то чтобы хлеба. Не могу без тебя, все равно вместях будем». Он мне говорит: «Слушай мой наказ, не перебивай, мне дюже тяжело. Скоро тебя безногий сватать будет, другой тебе судьбы нет, если эту упустишь. А детей ставить на ноги нужно. Выходи за безногого». Я тут как заору: «Я тебя люблю, и мне никого не надо!» Руки к нему протянула, сама не знаю как. Он и поднял глаза: боженьки, а они у него без зрачков! Бабка твоя свою книжку как захлопнет: ветер по избе пронесся. Иванко, или кто это был, пропал.

Очнулась я на кровати, бабка меня обмывает да ругает, что не послушалась ее, руки протянула, могла погибнуть, а сироты тогда на бабкиной совести перед Богом были бы. Утром, провожая меня, твоя бабка сказала: «Уйдешь и покой с собой унесешь. Более ты об муже сердце рвать не будешь, милее твоих детей и Василя никого на белом свете у тебя не будет. Через год стол пустым не будет, через три года прочно жить станешь, через семь лет лучше тебя никто на селе жить не будет. Иди к детям, девка. А петуха забери». Я ее спрашиваю, кто такой Василь, а она и говорит: «Да муж твой безногий».