Владимир Мищенко - Предисловие к послежитию

Что за мерзость? Мужик родил мужика. Бред какой-то. Они там гомосеки что ли? Как мужик может родить?! Для этого есть баба, Богом предназначенная и Богом устроенная для этого. Чушь какая-то. – И с чувством, что его опять обманули, так дёшево, как лоха, провели, он швырнул её в дальний угол. Он хотел, если не узнать правду, то, хотя бы получить хоть какую-то подсказку, а тут…. . Внутри его что-то бурлило и не давало сидеть на месте. Четыре шага туда, четыре – обратно. В какой-то момент он осознал себя не волком, суетливо бегающим по клетке, а тигром, не суетливо шагающим вдоль решётки. Тигр способен разломать любые прутья, если захочет. И он тоже может это сделать, если захочет. А он хочет, потому что он теперь не волк, он – тигр. Он подошёл и поднял брошюру. Если эта книга оказалась у него, значит, он должен её прочитать. Volemtem fata ducunt, nolentem trahunt – желающего судьба ведёт, нежелающего тащит. Он вновь открыл Завет, нашёл место, на котором прервался, и начал тупо читать. Но едва он перешёл к третьей главе, как понял, что Господь специально начал свой Завет с этой первой маразматической, на первый взгляд, главы, чтобы отсечь таких как он. Таких, как он был. Истина начала открываться после. Чтобы добыть грамм золота надо просеять тонну грунта, и то, при условии, что знаешь, где копать и промывать. На следующий день его вернули в камеру, но за обедом он вновь устроил драку и вернулся туда, где он мог читать и ему никто не мешал. Он взахлёб прочитал Завет и начал читать Псалтирь, но здесь он “спёкся“ и заснул, свернувшись клубочком. Проснулся он успокоенный в душе, будто нашёл то, что давно потерял. Он чувствовал, что внутри него что-то происходит, но это было что-то хорошее, успокаивающее, умиротворяющее, непривычно доброе. Он частенько садился по-зэковски, на корточки, прислонившись головой к стене, закрыв глаза, и думал. Иногда он ловил себя на том, что вообще ни о чём не думает, но при этом он явно чувствовал, что внутри него идёт какая-то огромная, неподъёмная для него работа, и он отдавался этой работе безотчётно и полностью полагаясь на что-то или кого-то.

– ”К Тебе, Господи, взываю: твердыня моя! Не будь безмолвен для меня, чтобы при безмолвии Твоём, я не уподобился нисходящему в могилу. Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему.“ Так это же про меня! Я, со своей умирающей, смердящей душой, взываю к Тебе. Господи! Прости меня! Только сейчас я осознал, как грешен пред тобою! Прости! Я знаю, что за грехи свои, за кровь, пролитую мною, я не достоин прощения, но я прошу тебя – прости меня, Господи. Ты из-за меня, сукиного сына, пришел сюда, натерпелся, а мы – засранцы так ничего и не поняли, продолжаем куралесить, пытать и убивать себе подобных. Господи, не ведал, что творю. Оп… . Ведал. Ещё как ведал. Поэтому и на прощение Твоё не надеюсь. Одного прошу – воздай мне по делам моим. Не достоин я жить на земле, после того, что натворил здесь. Каюсь, Господи, в грехах моих. Прости. Прости, если сможешь, хотя и понимаю, что нет мне прощения. Не искупить мне грехов моих. Не вернуть детям убитых мною родителей. Прошедшее не вернуть. ”Он разрушит их и не созиждет их“. – Прочитал он первую попавшуюся строчку в этом же 27 Псалме. – Да. Это наша участь. Меня и всех тех, кто сидит в СИЗО, колониях, тюрьмах от Бреста и до Сахалина. Он разрушит нас за грехи наши и не созиждет вновь. А что ты хотел? Жребий брошен, Рубикон перейдён… . Ab altero exspectes alteri quod feceris – жди от другого то, что ты сам ему сделал. Короче, dixi – всё сказано и добавить больше нечего. “Но я верую, что увижу благость Господа на земле живых. Надейся на Господа, мужайся, и да укрепится сердце твоё, и надейся на Господа.“ Не понял, что это?! Глас Божий? Не созиждешь вновь или мужайся и надейся? Что, Господи?! Уничтожишь, но, если уверовать, то и надеяться можно? А как же те люди, которых я замучил? Этот грех на мне, он гнетёт и убивает меня. Я давно уже покончил бы с собою, но теперь я знаю, что и это не моей власти. Гной моей гордыни преполнил чашу, и я сам должен испить её до последней капли. Так и только так, и никак иначе. Позднее раскаяние? Ха, мать Тереза. Но та в восемнадцать приехала монашкой в Индию людей спасать, а ты в шестнадцать уже первого ножом в брюхо ткнул. Мужайся! Тьфу. Наделал делов, так сдохни хоть не трусом. Что же ты, скотина, за чужую спину норовишь спрятаться. “К Тебе, Господи, возношу душу мою.“ Да. И здесь правильно – к Тебе возношу душу мою. Суди меня. Накажи меня. Я виновен и осознаю это, и не прошу пощады. Убитых не вернёшь. Теперь я понял, что, допуская убийство невинных, Ты не проявлял слабость, а давал выбор мне, забирая к Себе мои жертвы. Но я не слышал Тебя. Я не хотел слышать Тебя. Прости. – Он не понимал себя. Он – крутой мужик, бандит-рецидивист, не раз и не два топтавший зону, плакал! Но он чувствовал, что с этими слезами из него выходило что-то гадкое, непотребное. Он чувствовал очищение, и ему не было стыдно своих слез. Он видел, как через глазок камеры смотрит на него, если не такой же, то почти такой же, каким он был всего пять минут назад, потому как за деньги они приносят и наркотики, и телефон дадут, и маляву переправят. Наплевать. Теперь ему всё равно. Он нашёл то, что искал. Хотя… Будь честен, не ты Его искал, а Он уже давно ищет тебя, стучит тебе, а ты только теперь услышал Его. Я нарушил Твой Закон, но Ты всё равно искал и ждал меня, как того блудного сына. Я нарушал законы моей страны, нарушал обычаи и правила, но теперь я понял, что то были не законы, так как сама Жизнь есть Закон. А Уголовный Кодекс, обычаи, ради соблюдения которых на Кавказе и зарезать могут, – это не Закон. Это просто главы, примечания, сноски в Законе. Но не Закон. Жизнь есть Закон. Всё, что может нанести ущерб или вред жизни, нарушает Закон. Если ты живёшь по принципу – украл, выпил, в тюрьму, то ты разрушаешь жизнь своего ребенка, ты нарушаешь Закон. Если ты гуляешь от своей жены, а она, тихо плача, угасает – ты нарушаешь Закон. И нет тебе прощения. Господь разрушит тебя и не созиждет вновь. Эх, эти мысли да лет десять назад. А услышал бы я их тогда, погрязший в водке и бабах? Чушь, конечно, нет. “Malum nessesarium” – необходимое зло? Может. Ведь не зря же говорили древние “tempora mutantur et nos mutamur in illis” – времена меняются, и мы меняемся в них. А что там сказал Господь? – он начал быстро листать Евангелие – Вот. “Ещё, отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя!“. Да, Господи, да будет воля Твоя, но не моя. – Физически измождённый, как биатлонист на финише, он лёг на холодный бетонный пол и лежал, не способный пошевелить и пальцем.

Читать дальше