Роман Афонин - Час перед рассветом

Что ж, проблемы с деньгами подтолкнули меня принять решение в пользу переезда, и, когда мы встретились ровно через неделю в том же кафе «Мандарин» в то же самое время, я дал утвердительный ответ.

– Вот и славно. Тогда будь готов переехать полностью послезавтра. У меня уже билет куплен, а тебе нужно ещё показать, как чем пользоваться в квартире.

Я решил не удивляться этой спешке и, уведомив хозяина комнаты, в которой так долго жил, быстро собрал немногочисленные вещи, заказал «ГАЗель» для перевозки своей библиотеки и весь следующий день уже провёл в хлопотах переезда. Илларион заинтересованно и увлечённо помогал мне на всех этапах. Вещи я разместил в его шкафу, а вот с библиотекой оказалось сложнее. В итоге книги стали многочисленными ровными стопками на полу у стены напротив дивана. Огромная библиотека, всё моё богатство, теперь должно было пылиться на полу. Сердце сжималось от этого. Но тут уж ничего не попишешь, пришлось смириться.

Вечером, когда суматоха улеглась, мы сидели на тех же местах, что и в первый день нашего знакомства. Всё повторялось с одной лишь разницей в том, что теперь вместо настойки Илларион разливался ароматный чай. Из кухни он выплыл с дощечкой, на которой разместился занятный чайный сервиз.

– Это настоящая исинская глина, чай стоит пить только из такой. У меня два набора – для зелёных и чёрных чаёв. Этот, где у чайника ручка сбоку, а не сзади, например, только для зелёных, – он достал из бумажного пакета какой-то сушёный продолговатый предмет. – Когуа. Это тегуанинь, только он хранится и ферментируется внутри огурца, от этого вкус получается… хм… копчёным. И эффект меняется. Этот чай расслабляет.

Он выпотрошил в чайник несколько тугих горошин из сушёного огурца, предварительно отломив крайние корки и убрав их в сторону. Илья плеснул горячей воды, сполоснул чайник изнутри и через несколько мгновений вылил в специально принесённую для этого глубокую чашу. Я молча наблюдал за неведомой церемонией. Он вновь налил воду и отставил завариваться.

– Первым делом нужно смыть всю пыль и остатки грязи, поэтому я и вылил эту воду. Кстати, никогда не заваривай чай кипятком – ты как минимум испортишь его, а то и вовсе убьёшь. Первую заварку тоже следует сливать, – он взял настоявшийся пару минут чайник и вылил жидкость насыщенного цвета в ту же чашу. – Порой нужно слить и вторую заварку, но не в этом случае.

Он снова залил чайник горячей водой и, накрыв крышечкой, убрал в сторону. Затем, поставив на стол небольшие, совсем миниатюрные чашечки и что-то вроде уменьшенного кувшинчика для молока из той же самой глины, вновь взялся за чайничек. Теперь заварившийся чай был бережно перелит в кувшинчик.

– Это называется чахай. Или, если иначе, – «справедливость». Сюда переливают чай, чтобы выровнять вкус и цвет, а также, чтобы он не перезаварился. Не дай бог тебе держать заварку с водой больше десяти минут, а уж тем более, как это принято у нас в стране, целый день, а то и два. Это кощунство!

Илья разлил ароматный золотистый чай в маленькие чашечки и одну протянул мне медленным и наполненным глубокого уважения движением руки. Он утверждал, что нужно наслаждаться каждым глотком чая, а не пить, как лошадь после забега.

– Чай, – говорил Илья, – это целая культура. Если ты хочешь познать себя, познай его культуру. В китайском обществе принято выражать почтение старшим, предлагая этот напиток. Пригласить старших родственников в ресторан на чашку чаю и заплатить за них – одно из традиционных китайских времяпрепровождений в выходные дни. А в чаошаньской традиции принято собираться с друзьями и родственниками в чайной комнате на церемонию Гунфу Ча. Во время церемонии старшие участники рассказывают младшим об обычаях, передавая им древнюю традицию.

Весь вечер мы провели за изысканными ароматными чаями и очень увлекательными рассказами о них. Оказалось, на кухне в этой квартире с три десятка различных сортов, о каждом из которых Илья мне подробно рассказал, а затем объяснил, как их заваривать и для чего какой чай стоит пить.

Спать мы легли довольно поздно, я даже и не помню, как свалился на тот диван, на котором сидел. Когда я очнулся утром, в квартире никого не было, в прихожей висела только моя куртка. Вообще ничего не выдавало ещё недавнего присутствия здесь кроме меня кого-то ещё. На некоторое время даже показалось, что я схожу с ума, и всё это выдумки больного воображения. Но на кухне была записка размашистым почерком с вензелями: