КИР КОРОВ - РЕАЛЬНОСТЬ ИЛЛЮЗИИ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ МЕССИИ СВОЕВОЛЬЯ

– Вот, гляди, сами они все – рисованные, – сказал Ёжик. – Видишь это твой Спит-Хартха с его мороженым, он же – йог-поручик Маху-Дав. А это – твой непредсказуемый друг-рептилоид – тот же Мах-Удав по новой хронологии. Только притворяется твоим другом, а при случае сожрёт за милую душу вместе с милой душой. А вот это твоя знакомая Божья Кора, точнее – Божья Кара, она же – старушка Ша По КляЧКа, тайная анима и фарборитка твоего прожорливого друга-рептилоида…

Тут я обратил внимание на тонкие серые ниточки, идущие от этих призраков вверх. Присмотрелся и заметил над ними ещё более призрачные фигуры: какой-то мужчина в восточных одеждах в окружении танцующих обольстительных то ли гурий, то ли фурий…

– А это кто?

– А это художник-мультипликатор всей этой компании – йог-штабс-капитан Кришнудев со своими кришнудевками, он же – Эд Папик Дримский, порождает Мах-Удава Спит-Хартху и прочих героев твоего мультика в таинстве тантрического секса… Шива и Шакти танцуют над пропастью – в Вихре Вращений рождается Мир…

– А выше?

– А это главный ихний дизайн-ведьмаг Елда-Баоф. Известен также под именем Абсурдиан, Брахмапутра тож.

– Какие имена, однако! Такими величаться хорошо, Елда-Баоф твою…

– А мне особенно «Брахмапутра» нравится, для моей бывшей тёщи подходящее название…

В этот момент сверху закапал золотистый лёгкий дождик, в котором все эти фигуры стали меркнуть и довольно быстро растаяли совсем. Я направил взгляд в самый зенит и увидел над нами что-то вроде золотистого Ангела-эльфа в длинном и просторном белом хитоне, из-под которого он и орошал нас своим чудесным дождиком.

– А это наш с тобой папочка-мультипликатор по кличке Абстрелион.

– А он добрый?

– Добрый, пока Елда-Баоф злой. А потом, когда привыкнешь к этому спектаклю и расслабишься, доверишься доброму папочке, они вдруг в самый неподходящий момент поменяются ролями…

– И что же, всё так безнадёжно, и нет никакого выхода из этого дурного мульт-круговорота? Что-то мне надоело быть Чебарашкой!

– Да выход есть и очень простой. Из таких спектаклей может быть только простой выход. Настолько простой, что разглядеть его замыленному с-ложно-мученичеством глазу невероятно сложно. Нужно колоссальное напряжение. Нет, правильнее будет сказать – колоссальное расслабление, что, впрочем, – один чёрт! Такое, после которого в тебе не останется больше ни чувств, ни мыслей, ни желаний. Сказать, а потом ещё и сделать. Тогда ты и станешь Богом. Настоящим Богом, а не тем продуктом коллективной шизофрении, которым поклоняются в феноменологических общинах. Так что Богом можно стать только легко, очень легко… А пока Абсурдиан будет гонять тебя по пионерским собраниям, нефтяным биржам, церквям и сатсангам, потом пис а ть о твоих мучениях книжки, а Абстрелион – п и сать золотистым дождиком радужных надежд…

– Так что же делать?

– А ничего, – сказал Ёжик простодушно и зевнул, в животе у него вдруг сильно забурлило, – кажется, я сегодня мухоморчиков объелся. Он погладил свой розовый животик, почесал за ухом, изящно отставил заднюю лапку и громко и протяжно сви-и-истнул…

Это было так просто и глупо, что я вздрогнул и расхохотался! Тут меня и поимело Великое Обсветление. Сначала всё вообще исчезло вместе со мной, ёжиком, полянами, туманами, мечтами и запахом тайги. Ай да Ёжик, шустрый бес, дёрнул так, что мир исчез!

…А потом всё стало медленно возвращаться, и как бы даже в том же виде. В том же, да не в том. Во всём появилось НЕЧТО – некое неуловимое очарование, некая непередаваемая прелесть, тайна… Меня особенно радовала именно эта тончайшая неуловимость и непередаваемость как предчувствие абсолютной Свободы, Радости и Любви. Сначала появились Абсурдиан с Абстрелионом, а потом и вся остальная компания – вся жизнь промелькнула вновь, как на экране кинотеатра. Наконец я вновь оказался в своей коробке в мусорном баке, но меня это уже совсем не огорчило.

Окинув взором окрестности, я расправил свои уши, взмахнул ими и взлетел над проезжей частью. ЧЕловек на плакате, которого я тотчас же узнал, провожал меня своим суровым взглядом. Напоследок мне показалось даже, что лицо его стало приобретать некоторые черты зловредной шутовской «котовости», как на парсунах самоназванца ПетРуся Хромановича, и из его правого глаза скатилась на асфальт суровая мужская слеза…

«Слеза Теоса»! – мелькнула у меня шальная мысль. Мелькнула и тут же растворилась вместе со мной в Бездонном Синем Небе…