Этьен Кассе - В тисках мирового заговора

А может, она и зародилась не там, а совсем в другом месте? Например — чем черт не шутит! — в загадочной Атлантиде? Это предположение следовало тщательно проверить.

В Париже я первым делом позвонил тому человеку, ради которого и проделал долгий путь через Атлантику. Ральф Клеменц, мой хороший приятель, бывший сотрудник спецслужб ГДР, ныне скрывающийся от своих западногерманских коллег, — вот кто мог помочь нам в поисках наследников Рихтера. Дело в том, что после поражения нацистской Германии они, как выяснил Жерар, оказались в Восточной зоне оккупации.

Меня ждало разочарование: телефон Клеменца был выключен. Это могло означать все что угодно: оттого, что его схватила германская разведка, до простого желания отоспаться. Хорошо, что на этот случай мы заранее предусмотрели альтернативные каналы связи, о которых, по понятной причине, распространяться не буду. В общем, уже через несколько часов я услышал в трубке телефона знакомый хриплый смешок моего немецкого друга.

— Что у тебя случилось? Я прилетел из Перу для того чтобы задать тебе парочку вопросов, а ты пропадаешь неизвестно где! — Я очень натурально изобразил возмущение.

— А-а-а… — протянул Ральф, — то-то я смотрю на небо и гадаю: ты летишь или не ты. Мог бы и не мотаться в такие концы — я сейчас все равно в Сантьяго-де-Куба.

— Ну надо же! — отозвался я. — И что тебя носит по всему миру? Но, надеюсь, помочь старому другу ты не откажешься?

— Это у вас, у буржуев, все продается и покупается, в том числе и дружба. Мы, старые марксисты, друзей в беде не бросаем. Валяй, говори, что у тебя за дело.

Выслушав мою просьбу, Ральф хмыкнул и пообещал перезвонить, как только что-нибудь добудет. Честно говоря, я не особо надеялся на успех, но предпринимать что-то еще у меня не было сил — смена часовых поясов действовала изматывающе, а в самолете я не сомкнул глаз. Впрочем, я явно недооценил «Штази»: спустя несколько часов меня вырвал из сладкого забытья звонок все того же Ральфа.

— Дрыхнешь, пока я работаю? — не слишком вежливо осведомился он. — Узнаю привычки проклятых капиталистов-эксплуататоров.

— Ты решил провести со мной политзанятие или хочешь сообщить что-то ценное? — в тон ему ответил я.

— А ты как думаешь? Сейчас я тебе кое-что расскажу, а ты, если дашь себе труд взять огрызок карандаша, оставшийся после журналистской трапезы, может быть, даже это запишешь. Впрочем, если хочешь, можешь запомнить: мне все равно.

И Ральф обрушил на меня целый поток имен, адресов и телефонов, которые я еле успевал записывать. Информация была настолько исчерпывающей, что в какой-то момент мне показалось: Клеменц просто разыгрывает меня. Но я знал, что мой друг никогда не позволяет себе шутить там, где дело касается серьезных вещей. Болтать и зубоскалить по всяким пустякам — это да, это во вкусе Ральфа. А вот дать ложные данные исключительно шутки ради — это совершенно не его стиль.

В общем, теперь у меня в распоряжении были аж четыре ниточки. Это были потомки сводного брата Рихтера, его родной сестры, а также более дальних родственников. Больше Клеменц копать не стал, справедливо полагая, что это не нужно. Но я не сомневаюсь, что если бы это было нужно, он мог бы составить генеалогическое древо Рихтера вплоть до конкретной обезьяны, от которой тот произошел, да еще и найти всех потомков этой самой обезьяны. И потребовалось бы на это всего-то еще пара-тройка часов. Умею я выбирать друзей, что ни говори!

Сперва я хотел переслать все эти данные Жерару, но потом понял, что надо ехать самому. Так вероятность успеха будет гораздо выше; что ни говори, а я — личность довольно известная. Купив билет на поезд до Дрездена, я засел за изучение всего, что было известно о загадочной Атлантиде.

Название «Атлантида» впервые прозвучало, по общепринятой версии, благодаря древнегреческому философу Платону. В двух диалогах — «Тимей» и «Критий» — он описал некое государство, расположенное на острове. С тех пор не утихают споры о том, выдумал Платон Атлантиду или все-таки нет. Разумеется, все серьезные ученые склоняются к первой версии: мол, философ просто хотел создать модель идеального общества и придумал для нее отдельную страну. В таком случае, правда, не совсем ясно: почему бы Платону не обойтись без аллегорий или не поместить свое «идеальное общество» в одну из уже известных дальних стран?