АЛИСТЕР КРОУЛИ - КНИГА ТОТА

Итак, для обеспечения престолонаследия было решено: во-первых, что царская кровь действительно должна быть царской, и во-вторых, что она должна получать укрепляющие вливания со стороны, а не разжижаться в постоянных близкородственных браках.

В некоторых случаях это правило подвергалось нажиму; возможно, замаскированный царевич не обходился без трюкачества. Вполне могло быть так, что царь-отец снабжал его очень секретными рекомендательными письмами; короче, могло быть так, что эта старая политическая игра была старой уже в те незапамятные времена.

Такой обычай со временем превратился в положение, великолепно исследованное Фрэзером в «Золотой ветви». (Эта Ветвь, без сомнения, является символом самой Царской Дочери.) «Вся слава дщери Царя внутри; одежда ее шита золотом.» [67]

Как же это превращение осуществилось?

Возможно, это была реакция на политические игры вроде той реакции на викторианство, которую мы наблюдаем в наше время. Начали прославлять «джентльмена-взломщика», а закончили боссом-гангстером. Верительные грамоты «странствующего царевича» тщательно проверяли; если только он не был беглым преступником, его не допускали к состязанию. Не достаточно для него было и выиграть царскую дочь в открытом поединке, жить в роскоши, пока старый царь не умрет, и мирно унаследовать его трон; он был обязан убить царя своей собственой рукой.

На первый взгляд может показаться, что эта формула предполагает союз предельной мужественности, большого белокурого зверя, и предельной женственности – принцессы, которая не может заснуть, если под ее семью перинами лежит горошина. Но всякий символизм такого рода разбивает сам себя; мягкое становится жестким, шершавое – гладким. Чем глубже погружаешься в формулу, тем ближе отождествление Противоположностей. Голубка – птица Венеры, но также и символ Святого Духа, то есть Фаллоса в его самой утонченной форме. Поэтому не стоит удивляться и отождествлению отца с матерью.

Естественно, когда идеи вульгаризуются, они уже не могут демонстрировать символ с прежней ясностью. Когда великий иерофант сталкивается с совершенно двусмысленным символом, он вынужден, именно потому, что он иерофант – то есть тот, кто открывает таинства, – «умалять послание для собаки» [68]. Это он должен делать, демонстрируя символ второго порядка, подходящий для разума Посвященных второго ранга. Этот символ уже не универсален, уже не за пределами обычного выражения; он должен быть приспособлен к умственным способностям определенной категории людей, посвящение которых – работа иерофанта. Профану такая истина может показаться басней, притчей, легендой и даже вероучением.

С таким многозначным символом, как Дурак, связано, насколько нам известно, несколько отдельных традиций – очень отчетливых и исторически очень важных. Их надлежит рассмотреть поочередно, чтобы понять единую доктрину, из которой они все вышли.

«Зеленый Человек» праздника Весны. «Апрельский дурак». Святой Дух

Эта традиция представляет изначальную идею в форме, доступной пониманию среднего крестьянина. Зеленый Человек – персонификация той таинственной силы, которая вызывает все весенние явления природы. Трудно сказать, почему, но этот образ связан с идеями безответственности, безнравственности, буйства, идеализации, романтики, звездного сна.

Когда приходит Весна, Дурак пробуждается в каждом из нас. Все люди становятся немного дикими, немного растерянными. Считается, что поэтому и сложился целительный весенний обычай: подсознательным импульсам надо давать выплеснуться вовне в ходе ритуалов. Это был один из способов облегчения исповеди. Обо всех этих праздниках можно сказать, что они в простейшем виде, без всякого самоанализа, изображают совершенно естественное явление. Особенно следует отметить Пасхальное Яйцо и «poisson d avril» [69]. (Рыба Спасителя подробно обсуждается в других местах нашего эссе. Из-за прецессии равноденствий весна теперь начинается с вхождения Солнца в знак Овна, а не Рыб, как это было в древние времена.)

«Великий Дурак» кельтов (Далуа)

По сравнению с сугубо натуралистическими явлениями, описанными выше, Великий Дурак – значительный шаг вперед; в нем уже просматривается четкая доктрина. Мир всегда нуждается в спасителе, и доктрина, о которой идет речь, с философской точки зрения уже больше, чем доктрина: это факт. Спасение, что бы оно ни означало, не достигается ни на каких разумных условиях. Разум – это тупик, разум – это проклятие; только безумие, божественное безумие, предлагает нам выход. Закон Лорда-канцлера не поможет; законодатель может быть страдающим эпилепсией погонщиком верблюдов вроде Мухаммеда, провинциальным выскочкой-мегаломаном вроде Наполеона, или даже изгнанником, обитателем чердаков Сохо [70], на три четверти ученым и на четверть сумасшедшим, вроде Карла Маркса. У таких персон общее лишь одно: все они безумны, все они «вдохновлены». Почти у всех первобытных народов есть эта традиция, хотя бы и слабо выраженная. Они уважают бродячего психа, ибо он может быть посланником Всевышнего. «Этот юродивый? Давайте обращаться с ним ласково. А вдруг мы, не зная, оказываем гостеприимство ангелу [71]?»