Бхагаван Раджниш - Мессия. Том 2

Я сказал: «Жизнь таинственна. Возможно, дерево было влюблено в меня, возможно, дерево жило только для меня, ведь девять лет непрерывно моя машина ожидала под деревом, и я очень подружился с ним. Дело было не только в парковке машины под ним — я всегда благодарил дерево. Иногда, когда мой шофер бывал со мной и сидел сзади, он мог сказать: «Ты действительно безумец — благодаришь дерево?»

Я отвечал: «Это дерево меня любит! Из всех деревьев в ряду это самое прекрасное дерево — гулмарг с красными цветами. Когда наступает весна, на нем едва видны листья; цветов столько, что все дерево становится красным». Такие деревья уже все умерли, но оно оставалось живым со мной девять лет. По-прежнему кто-то парковал свою машину там, но, наверное, он даже и не подумал поблагодарить дерево, не высказал своей признательности дереву.

В тот миг, когда вы свободны от прошлого и будущего, сядьте рядом с деревом, шепните что-то дереву, и скоро вы узнаете, что оно отвечает. Конечно, его ответ будет не в словах; может, оно покажет вам свои цветы; может, станцует под ветром. А если вы сидите совсем близко, касаясь спиной дерева, вы почувствуете некоторое новое ощущение, какого никогда не знали прежде. Дерево вибрирует любовью к вам.

Все сущее наполнено любовью, наполнено свободой, — кроме несчастного человека; никто не в ответе за это, кроме вас. И вы не сможете избавиться от этого постепенно…

Многие люди приходили ко мне и говорили: «Мы понимаем вас; постепенно мы избавимся…» Но от рабства никогда не избавиться постепенно: либо вы поняли и свободны, либо не поняли и только претендуете на понимание.

Свобода не приходит по частям, так же и рабство не уходит частями. Когда вы вносите свет в темную комнату… вы наблюдали это? — разве темнота уходит по частям: небольшая часть, потом другая, по очереди выходят из комнаты? Или свет, разве он приходит частями: немного света, потом больше и больше? Нет, в тот миг, как вы вносите свет, — темноты уже нет. Само понимание того, что есть свобода… и вы свободны. Нет и речи о времени или постепенности.

И как вам подняться над днями и ночами, не разорвав цепей, в которые вы заковали свой полдень на заре своего постижения?

Не бывает другого пути. Все те цепи вы начали ковать с самого своего детства… возможно, во имя послушания, во имя вашей любви к своим родителям, во имя веры в ваших священников, во имя уважения к вашим учителям — хорошие названия. Всегда пытайтесь убрать ярлык и посмотреть, что содержится внутри, и вы будете удивлены: рабство продавали каждому ребенку под прекрасными именами. Вам будет трудно избавиться, если вы не увидите что, то, к чему вы были привязаны, — даже не рабство, а ярлык, приклеенный к нему.

У меня была постоянная борьба с отцом. Он был любящим человеком, очень понимающим, но все же мог сказать: «Ты должен делать это». А моим ответом всегда было: «Ты не можешь говорить мне: «Ты должен делать это» — ты можешь только посоветовать: «Если тебе нравится, можешь делать это; если не нравится, ты свободен». Это должно быть, по-настоящему, моим решением, а не твоим. Я послушен истине, свободе. Я могу пожертвовать всем для истины, для свободы, для любви, но не для рабства, каким бы оно ни было. Твое «должен» пахнет рабством».

Скоро он понял, что я не отношусь к послушным или непослушным. Я не говорю: «Я не буду делать этого» — я просто говорю: «Возьми назад свое "должен". Дай мне простор решать, хочу я сказать "да" или "нет", и не чувствовать, что совершаю преступление, если говорю "нет"».

Это моя жизнь, я должен прожить ее, и я имею полное право жить по-своему. У тебя гораздо больше опыта; ты можешь предложить, можешь посоветовать, но я не собираюсь выполнять ничьи указания. Чего бы это ни стоило, каковы бы ни были последствия, я не намерен выполнять ничьи указания».

И мало-помалу он отбросил свое «должен». Он стал говорить: «Есть проблема. Если чувствуешь, что это так, можешь помочь мне; если не захочется помогать, решение за тобой».

Я сказал: «Такой настоящая любовь и должна быть». Воистину, то, что вы зовете свободой, — самая прочная из этих цепей, хотя звенья ее блестят на солнце и ослепляют ваши глаза.

Что вы называете свободой? — главным образом политическую, экономическую, — внешнюю свободу, которая не в ваших руках, которая была дана вам. Ее можно отнять. Только то, что выросло у вас внутри, не может быть отнято у вас; поэтому Альмустафа говорит:

Воистину, то, что вы зовете свободой, — самая прочная из этих цепей, хотя звенья ее блестят на солнце и ослепляют ваши глаза.