Алла Михайлова - Юрий Лонго - «Вся жизнь как под общим наркозом»

А вот, что самое обидное — человек доживает до 45 лет или до 50, учится познавать жизнь, учится любить, научивается жить, любить, умеет ценить жизнь, удовольствия и даже неудачи. Знает многое, познаёт мир, какой он есть, учит учеников своих, воспитывает детей, только-только входит во вкус и вдруг наступает старость и смерть. Это безумно обидно человеку! Даётся в прокат кусочек жизни и нужно её отдать неизвестно кому? И неизвестно что будет в будущем? Вот что самое обидное и страшное. Почему такая несправедливость? У кого спросить? Давно не писал ничего. Да, моя маленькая философия застопорилась.

Старики интересны все!!!

Старики — это наше будущее! Когда-нибудь мы все станем стариками.

Какой дурак сказал, что старики бывают злыми и жестокими!?

Это не старики, это (уроды — зачёркнуто) неудачники.

Смерть должна соответствовать жизни, а жизнь смерти. Сделать такой осознанный выбор — подвиг.

А может быть, кто-то банально обидел Юру? К сожалению, я сама была в таком состоянии, что сейчас не воспроизведу дословно всё то нелицеприятное, что сказала нам молодая дежурная медсестра ещё на первом этаже в приёмной Склифосовского, когда мы только поступили. Только помню, что было очень больно и неприятно от её слов. При этом она даже отказалась назвать свою фамилию. Я старалась защитить больного, любимого человечка, но Юрочка уже тогда порывался уйти: «Малышок, не обращай внимание. Мы всё равно сейчас уйдём отсюда». Но тогда я и уговорами, и даже силой удержала его, и медсестра в моём сопровождении доставила его в отделение реанимации. О поведении медсестры я сразу же поставила в известность Игоря Маратовича Долгова, описав ему её внешность, и он ответил, что разберётся. Разобрался ли? Не знаю. Ведь очень странная фраза Юры: «В 63-й я бы остался, а отсюда мы уходим. И не уговаривай меня!» так и остаётся «висеть в воздухе».

Там же, в «Склифе», шестнадцатого февраля, ожидая врачей, я спросила Юру: «Ну, а что мы так волнуемся? Ты же, наверное, знаешь — и по руке и не только по руке, — сколько тебе жить?» «Да до фига ещё», — ответил он, взглянув на меня с такой тревожно-недоверчивой улыбкой, что я поняла — не очень-то он сам в это верит. И не только сейчас. Юра мне раньше рассказывал, какое богатырское здоровье было ему дано изначально, сильно сожалея о том, что наработал себе отрицательную карму, причем не столько родом своей работы, сколько неправильным образом жизни и поведения.

Позже, уже после его смерти, Валентина Алексеевна Мелета, Юрина сестра, рассказывала мне по телефону, как Юра ей однажды сказал:

— Валя, мне по руке жить 76 лет.

Она ему отвечает:

— Юр, ну, что ж 76 лет? Это же мало…

— Ну, вот, много ли, мало ли. Мне отпущено 76 лет.

Почему ему позволили в таком состоянии уйти из больницы домой? Что это: чёрствость и безразличие врачей? «Больница — не тюрьма. Он уже обозлился и просто отказывается что-либо даже обсуждать», — сказал заведующий кардиореанимацией «Склифа» Игорь Маратович Долгов, зная, чем в ближайшие дни такое упрямство закончиться для Юры. Врач-то, в отличие от нас с Юрой, хорошо понимал, что если ушёл из больницы — всё: считай, пошёл покойник Не получалось по-хорошему уговорить, надо было хитростью оставлять. Может быть, просто снотворное ввести. А утро вечера мудренее. Утром бы отдохнул, успокоился и передумал. Я сказала об этом Долгову, а также о том, что у больного человека даже зимней обуви нет, чтобы ехать домой. Только тапочки. Но он ответил, как мне показалось, обиженным голосом: «Нет уж, теперь поезжайте. Передумает — вернётесь».

Отпустив, они свели на нет усилия и старания всех предыдущих врачей. Свои усилия в том числе.

Почему я согласилась с Юриным решением уйти из больницы домой? Договорилась с Долговым, что завтра-послезавтра он примет Юру обратно, надеялась, что дозвонюсь до Никаса Сафронова (его, к сожалению, не было в это время в Москве), и он уговорит Юру вернуться в больницу. В любом случае я не имела права брать на себя такую ответственность. Такой вопрос надо было решать коллегиально.

«Наконец-то я в своей постели!», — сказал Юра, когда мы вернулись к нему домой, и это была его последняя ночь в жизни. В больнице даже на двух матрасах ему было почему-то жёстко. Он лежал в постели, а я сидела рядом, гладила его по волосам, по щекам, по рукам, по одеялу и думала, что, наверное, судьба, таким образом, наконец-то, соединила нас вместе. Теперь я буду заботиться о нём каждую минуту.