Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина

“Давай-давай!” — тонн двадцать привалило, лишь бы не лопнула снасть, выдержали тросы… “Давай-давай!” — это уже с кормовой рубки, и там все в напряжении, липнут к смотровому окну: капитан, вахтенный штурманец, стармех…

“Давай-давай!” — почти на палубе гигантский мешок, туго набитый рыбой, еще чуток — и добыча на палубе, но влепила с кормы дурная волна, накрыла палубу и людей на ней. Судно повело вбок и вниз, и вниз же затяжно рухнуло все: и желтые рыбацкие штормовки, и обледенелые горы трески в “карманах”, и гигантский ползущий трал. Не выдержала грузовая стрела, мотнуло ее, рвануло — пудовый блок вырвался, будто из Пращи, да в желтую штормовку как раз, напрямую в матроса-добытчика. И тот остался на палубе в разводах покрасневшей воды…

Остатками разбойной многотонной волны, малой ее частью, но все еще тугой и мощной, матроса поволокло к слипу; мгновение — и он за бортом! Но трое из укрытия к нему, подхватили под руки, спасли. Тело его спасли — изуродованное, неживое. Господи, что за видение такое, зачем?.. Но новые кадры захватили, увлекли, забылся начисто актовый зал. Не было никакого захудалого отчета занудной научной группы — только палуба рыболовного траулера, но уже другая: без трала, без желтых “проолифенок”, без сорванного блока и грузовой стрелы…

Два мощных прожектора высвечивали на палубе гроб. Где застала смерть, там и прощались с матросом. Такое редко бывает, чтобы прощались на том же месте, где настигла смерть. Разве что на войне…

Рыболовный траулер пришвартован кдругому судну, намного больше, — это плавбаза, и с нее тоже десятки глаз в одно место, где гроб.

— Прощай, наш друг и товарищ… Ты погиб на трудовом посту… вечная память…

Кто это говорит? Да я и говорю, я, капитан Максимов. С трудом подбираю слова. Не хочу о тяжелой промысловой обстановке, о государственном плане; только о погибшем матросе пытаюсь найти слова, вспомнить все доброе: учился заочно в десятом классе… На редкость трудолюбив… на редкость отзывчив… Но почему-то из меня прет этот треклятый план, не те лезут слова, не те. “Он вносил свой весомый вклад… помогал выполнить и перевыполнить… он и теперь, вдуматься, на боевом посту…”.

…Начальник научного рейса все еще бубнил что-то о гидрологической обстановке в районе мыса Кап-Блан… Я с трудом “вернулся” в актовый зал.

Почему снова капитан Максимов? Почему так ярко, в подробностях живу им, сопереживаю в мельчайших деталях?..

И вдруг голос изнутри, очень отчетливо: “Да по-тому, сынок, что ты и капитан Максимов — одно и то же, разве не понимаешь?” То есть он — мое нынешнее воплощение?! Нет ответа…

5 марта, 22 час. 00 мин. Сколько ни ломай голову, все одно: мысль, как знание, — низшее средство. Никогда бы не додумался до того, что происходит ныне. Никакой фантазии не хватило б. Потому и щадят нас, не показывая до поры прошлые воплощения. Не каждая психика выдержит груз прошлого. Я вроде подготовлен, годами воспитывал в себе невозмутимость и бесстрастие, но все же, все же… Целая цепь открытий! “От одной жизни к другой нет передачи, но как бы отсвет солидарности. Человек посеявший — не тот самый, который жнет, но и не другой”. Значит, мы с кэпом просто как бы приятели в отсвете солидарности. В чем-то, может, и солидарны, а в чем-то нет… Господи, да разве бы я посмел одной рукой тискать буфетчицу в пеньюаре, а в другой держать фотографию любимой жены. Абсурд какой-то. Однако я не осуждаю капитана… то есть себя. Он — там, в прошлом, как звено эволюции, я — здесь, другое звено. А цепь едина. Но есть еще и третий некто, наш общий живой свидетель: он и там, в жизни Максимова, и здесь; как странно. Свидетель двух обособленных нитей жизни: жена одному и просто очень милая старушка для другого. Она свидетель, но знает тайну лишь одного, прошлого, а другого, своего квартиранта, — нет… Послушай, Славик, ты не сходишь с ума? Ты его усмирял, умишко-то свой, отрицал, уничтожал, уж не мстит ли он, столь изощренно?! Ведь, что получается? Вера Васильевна, маленькая, сухонькая, семидесяти лет, моя жена? Пусть и в прошлом. Я любил ее, целовал, она провожала меня в долгие плавания и в последний рейс тоже. И вот уже тридцать лет плачет обо мне, верна мне…

Мне скоро двадцать семь. Выходит, всего-то три годочка и побыл на своей истинной родине в Тонком Мире. И на новое рождение. Что за спешка такая? Иные живут там столетия, даже тысячелетия, а я погостил три годика и в новую командировку на Землю. Для чего? Чтобы успеть снова встретиться со своей Веруней? Отдать кармические долги, развязать узлы? Да, очень похоже…