Монах Афонский - Птицы небесные. 1-2 части

Тогда же пришла пора чтения русских народных сказок в сборнике А.Н. Афанасьева, открывших для меня новый мир говорящей природы, волшебных превращений и чудесных подвигов и приключений, мир прекрасных человеческих характеров, подвергшихся сказочным испытаниям. Прежде, перед сном, сестра увлеченно рассказывала мне различные сказки, а там, где не помнила их окончания, придумывала сама. Она умела удивительно точно передавать интонации и речь персонажей и могла живым языком увлекательно излагать сюжеты. Эти русские сказки, пересказанные сестрой, а затем прочитанные в замечательных и полных мудрого опыта книгах, не казались мне выдуманными. Почему-то стойко верилось, что все, о чем они сообщали, вполне возможно в этой самой жизни, где нам посчастливилось жить.

Незаметно подошел я и к чтению художественной классики, сначала русской, а затем и зарубежной, испытав буквально шок от фантастики Уэллса, а Том Сойер Марка Твена стал моим лучшим другом. Судьбы, красочно описанные в этих повестях и романах, а также в рассказах Тургенева, а затем и Куприна, увлекали своей страстностью, поисками и разочарованиями. Пытаясь говорить о добром, они вынуждены были описывать также и зло, которое начинало преследовать мое воображение. Со мной произошла та же ошибка, как и со многими моими сверстниками: упиваться лживыми историями, разжигающими воображение, проливать слезы над выдуманной жизнью литературных персонажей и в то же самое время не оплакивать собственную жизнь, которая бездумно растрачивалась на пустые мечтания. Все это, в свою очередь, закладывало основы для порчи души и развития в ней дурных наклонностей.

Внутреннее мое состояние отвращало от меня чистый и святой взор Твой, Господи. Но кто помог бы мне избавиться от греховного невежества моего, так как сил моих было недостаточно познать тьму мою? Только луч света Твоего был страшен моей тьме, ибо она могла оставаться тьмой лишь до тех пор, пока не вошел в душу мою свет Твоей любви. Не хочу и не могу лгать, Господи, ни Тебе, ни самому себе, ибо Ты зришь тайное мое и ведаешь все сокрытое. Настави меня и научи не судиться с Тобою, но открыться в Тебе во всей моей неприглядности, дабы Ты очистил меня от всякой скверны и порока.

Ты видишь, Боже, что детство не заканчивается в нас, оно просто переходит на другой уровень сознательности — в начало понимания и познания земного мира. Хотя для нас проходят дни, месяцы и годы, для Тебя, Господи, не проходит даже этот миг, ибо Ты содержишь в Себе все времена. Ты даже Свою вечность превращаешь в «сейчас», так как Ты — «всегда один и тот же». Горько учиться «любви» к миру, не научась любви к Богу, учиться познавать временное и не учиться постигать вечное, учиться дружить с этим преходящим миром, не учась обретению отношений с Тем, Кто был, есть и пребудет вечно. Горько слыть у учителей и родителей успевающим в том, что отнимает у души жизнь вечную и скрывает от сердца непреходящую любовь Христову.

Наследуя при рождении определенные качества души, ума и тела и начиная совершать греховные поступки, мы приходим к бурлящей желаниями юности, где, собственно, у нас не остается выбора. Мы непроизвольно склоняемся к тем условиям существования, которые отвечают нашему сложившемуся устроению. Занавес детства постепенно распахивался, открывая взгляду новых действующих лиц подростковой поры взросления, ломающей напрочь всякие преграды для дурных наклонностей.

Высокий тополь-осокорь шумом листьев, похожих с изнанки на детские ладошки, приветствовал наш приезд. Улица, на которой мы поселились, и дом, в котором начали жить, мне очень понравились. Дом мне полюбился тем, что в пристройке отец сделал столярную мастерскую, где я мог вдоволь играть с инструментами отца, за исключением рубанка, который он приказал не трогать, чтобы я его не затупил. Заодно мне было поручено выпрямлять старые ржавые гвозди на маленькой наковальне. Я увлеченно трудился над этим поручением, стараясь заслужить похвалу отца, которой я очень дорожил. Со временем он научил меня работать рубанком, и когда под руками завилась первая стружка, это привело меня в совершенный восторг. В те времена дети занимались выпиливанием лобзиком узорных полочек и подставок из фанеры; не избежал этого увлечения и я. Запах сосновых досок и стружек мне запомнился навсегда чистым смолистым ароматом. Еще помню, что я сильно сроднился с огромным тополем возле нашего дома. Мне нравилось взбираться под самую макушку дерева, где, сидя на качающихся под ветром ветвях, я громко распевал строки из песен, услышанных по радио: «И снег, и ветер, и звезд ночной полет, меня мое сердце в тревожную даль зовет».