Александр Петров: Летящий с ангелом

«Час зачатья я помню неточно, – пропел как-то Высоцкий, – значит, память моя однобока». Так красиво сказать, тем более пропеть, я не могу. Потому что, мне кажется, я… помню.

Не стану утверждать, что память моя не однобока. Наоборот. Могу не вспомнить, кушал ли я что-нибудь сегодня. Забываю сходить в магазин и заглянуть в холодильник, есть ли там припасы. Плохо помню, сколько заработал и куда потратил, сколько и кто мне должен.

Но касания вечности помню. Мне нравится рассматривать их, как семейный альбом. Только фотографии от времени обычно блекнут, а воспоминания о главном становятся все более яркими и ценными.

…В те дни родители мои поссорились. Отцу на работе поручили организацию новогоднего вечера. Мама же сильно простудилась и осталась дома. Когда отец во втором часу ночи шумно заявился домой, мама успела сменить третий носовой платок. От папы веяло морозом, шампанским и духами. А мама сквозь слезы неотрывно смотрела, как на праздничном столе стружкой сворачиваются пластинки сыра.

Неделю они молчали. Отец пропадал на работе. Мама лечилась «трудотерапией»: стирала, штопала, ежедневно убирала квартиру. Они очень любили друг друга. Эта ссора их утомила. Обычно они легко прощали. Не могли понять на этот раз, почему так трудно сделать шаг навстречу и помириться.

…Наконец однажды отец вошел в дом и устало присел на стул. Мама сидела напротив, скрывая сильное волнение и легкую дрожь в руках.

– Я больше не могу без тебя, – выдохнул он чужим голосом. – Прости меня, пожалуйста.

– И ты меня прости. Знаешь, оказывается, я тебя люблю, как в первый день.

Они смущенно обнялись. Вдруг между ними будто проскочила искра, их обожгло. Они оказались в центре мощной вспышки…

…Впервые я себя ощутил как что-то живое, когда вокруг пылал огонь. Меня окружали добрые светоносные существа. Я видел далеко и высоко. И сам был светел. Однако свет померк, и я загрустил. Мне даже показалось, что я пропал. Потом оказалось, что я бурно расту, успокоился и погрузился в ожидание. Чаще всего я спал, но иногда просыпался и делал открытия. То слышал звуки, то обнаруживал у себя что-то похожее на руки, ноги, голову. Потом снова засыпал.

Когда я почувствовал приступ одиночества, ко мне явился Вестник. Он будто состоял из света. От него исходила добрая сила и дружеское участие. Он протянул мне руку и позвал с собой.

…Что-то произошло: я стал вдруг легким и подвижным. Я взлетел! Мы пронеслись сквозь море огня и оказались в дивном месте. Здесь, на небесах, цвели сады. Свет переливался по бесконечным просторам. Теплыми ветрами струились ароматы. Звуки и песни пронизывали воздух. Там и тут, на холмах и низинах, сверкали храмы и дворцы. Где-то очень высоко я видел сверкающий Крест и самый большой дворец. Я знал, что там, за невидимой преградой, находится Творец.

Мне никто ничего не рассказывал, но я все узнавал. Здесь я чувствовал себя дома. Меня окружало то, что я любил. Видел и слышал то, что мне нравилось. И еще я… летал! Стремительно и свободно, легко и беззаботно.

Вестник летел рядом и кротко просил остановиться. Он звал меня вниз, где темнела земля.

– Еще один полет над рекой! – умолял я, чуть не плача.

– Нам пора, – объяснял он терпеливо, с жалостью и состраданьем.

– Но там темно, – показывал я в место своего обитания. – А здесь так красиво!

– Хорошо, – сказал он. – Последний полет – и обратно.

Я взлетел ввысь и парил над рекой. Снижался к самой глади воды, проникал в ее упругую толщу и, коснувшись дна рукой, выныривал и почти вертикально взмывал в глубокую синеву. Я знал, что мне предстоит вернуться на землю и пройти испытания. Отсюда земля выглядела особенно сумеречно и душно. Поэтому я про запас жадно впитывал свет и наслаждался полетом.