Владимир Чугунов - Авва. Очерки о святых и подвижниках благочестия

Первые свои литургии я совершал в Богородичном храме Всех Скорбящих Радости, в детском приюте на Зубовском бульваре, где и жил, вместе и под руководством отца Павла Флоренского, который для этого остался несколько дней в Москве после моего посвящения. Приписан же я был к храму Ильи Обыденного в Обыденном переулке, близ Храма Спасителя, где также успел совершить несколько литургий до своего отъезда из Москвы.

Однако надлежало мне в новом образе встретиться с семьёй, о которой я тогда уже получил вести. Поэтому чрез две недели после рукоположения, с благословения Патриарха, я выехал в Крым для свидания с семьёй на месячный срок, по истечении которого предполагал вернуться к месту своего прежнего, профессорского, и нового, иерейского, служения.

Однако мне вовсе не суждено было вернуться в Москву. Мне пришлось первый раз переехать под Курском границу немецкой оккупации, без паспорта, но благополучно её миновав. Встретил благополучно своих и пробыл законный месяц с ними. Затем я сделал попытку возвращения в Москву чрез Киев. Но отсюда в течение целого месяца мне это не удалось: обстоятельства изменились. Так я и принуждён был возвратиться в Крым и там остался до конца 1922 года, когда оттуда был выслан за границу навсегда.

Из числа же профессоров университета я был исключён за принятие священства дважды: из Московского – немедленно по рукоположении, из Симферопольского – по занятии его большевиками».

В 1922 году, согласно составленному для ГПУ самим Лениным списку, Булгаков вместе с семьёй был выслан из России.

В это страшное время братоубийственной войны отец Сергий вёл дневник. Мы сделаем из него выписки.

«18(31) декабря 1922 г.

Чёрное море между Севастополем и Константинополем, итальянский пароход «Jeanne»

Итак, на пути на чужбину, изгнанный из родины, к древнему Царьграду!

Так дивно и по-человечески неожиданно совершается над нами воля Божия!

Рука Промысла взяла меня и извлекла из тупика, в котором я оставался в Ялте. Тяжелы были последние испытания, хотя, когда они миновали, и в них вижу милующую руку Божию. Разве можно было легко и безбоязненно покинуть родину и разве можно было её оставить, не испытав самому ни ареста, ни чрезвычаек.

Эпопея моей высылки началась еще 7 сентября, когда был у меня произведён обыск, но, несмотря на ордер об аресте, я не был ещё арестован – в канун Рождества Богородицы. Затем я был подвергнут аресту в канун Покрова Божьей Матери 30 сентября, был переведён в Симферополь и там получил свой приговор. В день Казанской Божьей Матери выехал оттуда в Ялту, где в день Введения во Храм Пресвятой Богородицы получил извещение о требовании выехать. 3 декабря был отправлен в Севастополь, где промучился до 17-го, когда выехали в море.

Всё пережитое за эти три месяца было и настолько кошмарно по своей жестокой бессмыслице и вместе так грандиозно, что я сейчас не могу ещё ни описать, ни даже до конца осознать. Но это дало последний чекан совершившемуся в душе и облегчило до последней возможности неизбежную и – верю – благодетельную экспатриацию. Страшно написать это слово мне, для которого ещё два года назад во время всеобщего бегства экспатриация была равна смерти. Но эти годы не прошли бесследно: я страдал и жил, а вместе и прозрел, и еду на Запад не как в страну «буржуазной культуры» или бывшую страну «святых чудес», теперь «гниющую», но как страну ещё сохранившейся христианской культуры и, главное, место святейшего Римского престола и вселенской католической церкви – «Россия», гниющая в гробу, извергла меня за ненадобностью, после того как выжгла на мне клеймо раба.

Положение русской церкви в настоящее время безвыходно: она развалилась и медленно догнивает под гнётом большевистского гонения и деспотизма, в существе же дела изживает последние дни своего обособления. Дело России может делаться сейчас, кажется, только на Западе, – и путь в «Третий Рим», сейчас подобно Китежу скрывшийся под воду, лежит для меня через Рим второй и первый. Мне 51-й год, а мне опять кажется, что новые страницы жизни открываются для меня (а во мне и для России; ибо всё-таки во мне и Россия), в ясности, с яркими просветами открывающейся уже смерти. Со мной семья, кроме Феди, который, надеемся, к нам присоединится. Пусть они поживут по-человечески и, если не поздно, воспитаются и поучатся, в России это уже невозможно. Конечно, знаю, что ждут всякие испытания, тоска по родине, разочарование, всему этому и надлежит быть, и положение наше без средств и неизвестность могли бы смущать в другое время, но сейчас во мне по-человечески одно чувство – радости освобождения и благоговейное чувство удивления и благодарности перед милостью Божией. Господи, благослови путь наш!