Александр Раков - Былинки

«Мы прерываем с газетой всяческие отношения, но книги для киосков – теперь без льготной уступки – вы можете по-прежнему у нас приобретать», – сообщила редакции после размолвки одна «дама от Православия». Ну уж нет! Да и какие у нас отношения остаются – дружеские, духовные? Не можно коммерцию ставить выше Православия, нельзя ради денег поступаться совестью. Не станем мы приобретать у вас книги, сударыня, – даже и на льготных условиях.

Одиночество считают наказанием. Одиночество присуще монахам. Одиночное заключение – очень тяжелое испытание. Люди бегут одиночества, скрашивая его друзьями, книгой, музыкой, телевизором… Но однажды меня пронзило – одиночество спасительно: только наедине с собой предельно ясно слышишь неразличимый в шуме голос совести; одиночество ведет к прозрению, очищению мысли, вдохновению. Одиночество сливается с молитвой, и тогда она бывает слышима Богом. Одиночество – ступенька к Царствию Небесному; одиночество – милость Божия…

«Когда человек осознает свое одиночество, он вопрошает: "Кто поможет мне?" И ответ гласит: "Я сам должен помочь себе"… И заложен первый камень характера. А еще ответ гласит: "Господь в небесах поможет мне тем вернее, чем преданнее буду я"… И заложен основополагающий камень живой веры. В одиночестве человек находит самого себя, силу своего характера и святой источник жизни» (И.А. Ильин. «Книга раздумий»).

ОДИНОЧЕСТВО

«Гореть тебе в аду!» – с ходу при встрече бросил в лицо человек, с которым нас ничего не связывало, по поводу опубликованного в газете материала. Без раздумья отправил в ад, раз наши мнения расходятся. И еще много чего неприятного наговорил о газете. А я вспомнил, как несколько лет назад тот же человек предлагал мне продать ему право на издание газеты «Православный Санкт-Петербург». Так, может быть, не в газетных ошибках дело?

«Зависть вначале обнаруживается неуместною ревностию и соперничеством, а затем рвением с досадою и порицанием того, кому завидуем» (Прп. Амвросий Оптинский).

В подвале нашего «корабля» жил дикий, умудренный жизнью кот. Вообще-то их много там обитало, разных цветов и оттенков. Но этот кот выделялся боевыми отметинами – уши порваны, на морде шрамы, и не труслив по пустякам. Я так и прозвал его – «Рваное Ухо». Потихоньку мы подружились. Я уважал его за смекалку и независимость: когда на улицу выводили без намордников громадных псов, Рваное Ухо с достоинством, не прибавляя шага, укрывался под ближайшей легковушкой и поворачивался к врагу хвостом. Злобный безсильный рык был не в состоянии нарушить его невозмутимость; он демонстративно ложился подремать, пока ошейник не утащит душегуба прочь.

Еще Рваное Ухо никогда, каким бы голодным ни был, не ел искусственного кошачьего корма. Однажды мне удалось вытащить из его пасти длинный кусок веревки, обмотанной вокруг зубов. Потихоньку от стал доверять мне. По утрам Рваное Ухо чинно провожал меня на работу до угла дома. А как-то ранней весной он настойчиво позвал меня к отдушине подвала; среди выводка крошечных котят он выбрал одного и облизал головку. Я понял: он с гордостью показывал мне своего сынка.