Набиль Куреши - Искал Аллаха – нашел Христа. История бывшего мусульманина

Но время шло, и все менялось.

Подростковый возраст труден для всех. В эти годы юный человек создает собственную идентичность – и постепенно порывает с той, какую выстроили для него родители. В чем именно будут состоять его трудности – зависит от обстоятельств. В нашей семье, для Баджи и для меня, основная трудность была в том, что нам предстояло не просто найти свой жизненный путь, но и выбрать между двумя совершенно разными парадигмами. Мы как будто оказались над пропастью: пропасть все расширялась, и положение наше становилось все более шатким.

Первые изменения я начал замечать на семейных собраниях. Почти все братья и сестры Амми жили на северо-востоке США, так что мы встречались много раз в году. Я входил в подростковый возраст, и как родители, так и многочисленные дядюшки и тетушки ожидали, что я буду вести себя как благовоспитанный пакистанский подросток. Проблема была в том, что благовоспитанных пакистанских подростков я никогда не видел и как именно они должны себя вести – не знал. Этому Амми меня научить не могла.

В конце концов я начал просто подражать в манерах и речи старшим кузенам и младшему дядюшке. Но, видимо, мне не хватало такта, позволяющего безошибочно определять грань между остроумием и грубостью в пакистанской культуре. В американской культуре это не составляло мне труда, там мои шутки всегда были удачны. Но к разнице с пакистанским мышлением мне никак не удавалось приспособиться, и не раз родители выговаривали мне на обратном пути за грубое и неуважительное отношение к старшим.

Кроме того, я заметил, что, по мнению родных, задаю слишком много вопросов. В нашей культуре старшим нужно просто повиноваться. Послушание – вот то, чем младшие выражают уважение, а в некоторых случаях и любовь. Вопросы часто воспринимаются как вызов авторитету старшего. А в школе нас учили мыслить критически и говорили, что все надо подвергать сомнению! И я учился мыслить критически – но оказалось, что такое мышление плохо совмещается с нашей культурой.

Я заметил, что, по мнению родных, задаю слишком много вопросов. В нашей культуре старшим нужно просто повиноваться

Не хочу сказать, что у меня не было недостатков. Куда же без них? Я был горд и эгоистичен, и это не раз навлекало на меня неприятности. Хорошие родители помогают детям преодолеть такие недостатки; старались и мои. Но многое из того, что они воспринимали как непокорность и упрямство, на самом деле было вызвано столкновением культур. Я был скроен уже из другой ткани: они – из чистого пакистанского льна, я – из смешанного азиатско-американского хлопка.

К сожалению, то же самое я чувствовал и в школе. Для своих американских друзей я был слишком уж пакистанцем. Как бы мы ни сближались, сколько бы всего ни делали вместе, между нами всегда оставался барьер. Никогда не забуду последнюю неделю перед переходом в старшую школу, когда мы праздновали окончание средних классов. Сначала мы делали друг о друге шутливые предсказания – «самые лучшие черты» – и я получил такое: «Он изобретет карманный компьютер, забудет вынуть его из кармана и выстирает вместе со штанами». А потом мой друг Бен захотел сфотографироваться на память с лучшими друзьями – и подозвал Дэвида и Рика, а меня не позвал. Словно ледяной нож воткнули мне в сердце. До сих пор больно об этом вспоминать, хоть я и понимаю, что он не виноват. Я действительно никуда по-настоящему не вписывался.

В то время никто этого не понимал; не понимал и я сам. Но я уже не принадлежал ни к традиционной пакистанской культуре, ни к американской. Я стал первопроходцем третьей культуры – и шел по этой дороге в одиночестве.

Лежа на животе, я подглядывал сквозь щелочку в полу. На первом этаже дядюшкиного дома происходило некое тайное собрание.

В тот день вся семья вернулась с похорон дедушки. Но, помимо горя, в общем настроении чувствовалось что-то еще – какое-то невысказанное напряжение. Вечером взрослые отослали меня, как и двоюродных братьев и сестер, в постель, но я решил подслушать. Мне нужно было знать, что случилось.

В дальнем конце дядюшкиной комнаты сидела, закрыв лицо руками, моя старшая кузина. Вокруг нее полукругом собрались взрослые. Все молчали. В этом молчании ощущалось напряжение, чувствовались глубокая тревога и горе.

Наконец заговорила бабушка.

– Ты еще чиста? – негромко спросила она.

– Разумеется, она чиста! – вспыхнув, как молния, вмешалась мать кузины.