Николай Коняев - На земле Святой Троицы

В свое время по ее благословению приняла здесь игумения Феодора полуразрушенный Казанский монастырь. Много раз опускались у нее руки, но Любушка не разрешала ей оставить начатое дело, укрепляла Феодору молитвами и советами.

А вот теперь и сама прибыла к своей духовной дочери.

– Вот я и приехала домой… – сказала она.

Игумения Феодора очень опасалась, как бы не уехала матушка.

– Вас не будет, – говорила она Любушке, – и я не смогу без Вас.

– Потерпи до лета… – отвечала блаженная.

В конце лета она начала болеть.

Ей сделали в Твери операцию, но операция не помогла.

10 сентября в 22 часа Любушка попросила причастить ее, и все поняли, что она готовится отойти.

Сестры начали подходить попрощаться с Любушкой.

Она у всех просила прощения и молилась за всех. Все время писала пальцем по руке.

11 сентября, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, в 11 часов ее причастили в последний раз.

До последней минуты Любушка была в сознании и молилась.

Еще при жизни Любушка говорила, что Сама Матерь Божия Казанская придет за ней в белом платье, и вот за полчаса до смерти лицо ее начало просветляться.

Похоронили Любушку 13 сентября 1997 года возле Казанского собора с правой стороны алтаря.

А на следующий день, 14 сентября, по старому стилю 1 сентября, наступило церковное новолетие.

Вот, оказывается, до какого лета просила блаженная потерпеть игуменью Феодору.

А к нам, в Санкт-Петербург, год или два только слухи и доходили о Любушке.

Один слух нелепее другого…

Как всегда бывает, когда пытаются истолковать на обычный лад святое юродство…

Знать бы, что в Вышнем Волочке, в Казанском монастыре живет Любушка, можно было бы и съездить, спросить: неужто и там, где она странствовала, тоже только говорят, а не молятся?

Теперь не спросишь уже.

Преставилась Любушка…

Жена рассказывала потом, что, когда заходила к Любушке, та взяла ее за руку и долго водила так по комнате, как будто мама ребенка…

Ну, а мне другой момент припомнился…

На следующий день после поездки в Сусанино собирался я в редакцию, стал рыться в карманах, а денег – ничего нет…

Сказал жене.

– Ты возьми в столе… – сказала она.

– Как я возьму, если ты вчера последние пять тысяч из стола забрала. Давай их, я разменяю…

– А у меня нет…

– Нет?! Но ты же вроде ничего не покупала вчера…

– Не покупала…

– А те пять тысяч где? Потеряла?

– Нет… Я у Любушки оставила… Ты же видел, как они живут…

Я видел, конечно…

Только и у нас эти деньги последние были.

Хотелось сказать жене что-нибудь резкое, но она так виновато смотрела на меня, что не хватило духу обругать ее.

– Ладно… – сказал я. – Займу у кого-нибудь… А там, может, за книгу мою деньги подойдут…

Натянул сапоги.

Когда пальто застегивал, телефон зазвонил.

– Николай Михайлович! – раздался женский голос. – Вам надо к нам приехать, гонорар получить…

– За что?

– Вам, как консультанту, гонорар выписан…

– Да что я там консультировал? Просто поговорили… – Я не знаю ничего… Вам пятьдесят тысяч выписано. Адрес помните?

Такой вот эпизод…

Я его про себя «Любушкиной десятиной» называю…

Еще не рассвело, когда наша машина въехала в поселок Металлострой.

Темнели в морозных сумерках строения ИТК № 5.

По верху высоких стен, остро вспыхивая в прожекторном свете, бежала колючая проволока…

Подобные учреждения узнаешь сразу. И не только по колючей проволоке, а по особой нежили вокруг, по омертвевшему равнодушию окружающего пейзажа.

Священник Александр Степанов – у него был пропуск! – ушел в зону, чтобы начать исповедь, а протоиерей Владимир Сорокин отправился хлопотать о пропусках для меня и для певчих. Дело – мы приехали в воскресенье – неожиданно затянулось.

Постояв в плохо освещенном вестибюле, я вышел на улицу.

Видимо, близилась пересменка, и на ступеньках топтались охранники с автоматами.

Вспыхивали в сумерках огоньки сигарет.

Разговоры шли о пайковом довольствии. Мелькали названия горячих точек. Но мимоходом… На предмет воспоминаний, как тамобстояло с пайковыми деньгами.