Сборник - Сказание о жизни у чудесах блаженного старца Иоанна Оленевского

Любил он церковь, ни одну службу не пропускал, в церкви пел, читал, в алтаре с малых лет помогал и людей в церковь звал: «Что ты не ходишь в церковь, Матерь Божия накажет. Здесь и Киев, и Иерусалим». Так говорил он про церковь Соловцовскую.

Еще мальчиком он приучал себя к строгой жизни: спал мало, сидя или согнувшись на полу, как котенок. Пищу принимал редко и помалу. Он пил обыкновенно стакан чая, который сам заваривал; картошку на шостке круглую испечет и чаем запивает без хлеба. Сласти не принимал с малых лет, а конфеты детишкам раздавал, чай у него был лишь подслащен. Яичко принимал только одно на Пасху, когда разговлялись. Изредка стаканчик молока выпьет, когда горло заболит. Однажды, чувствуя себя нездоровым, попросил сварить кашки гречневой на молоке. Ему сварили, а он только попробовал.

Мать его была Ксения, а отца никто не знал. Васильевичем назвали его по дедушке. Два раза они с матерью горели, а потом снова строились, миром-собором собирали. Мать умерла, он у двух племянниц-девушек воспитывался – Марфы и Татьяны. Девки шили, а он лоскутки соберет и детишкам раздает.

В пекарню бегал, навещал сирот, платки вязал, чулки, как женщина, псаломщиком работал в церкви. Но за работу никогда ничего не брал. Ночь у него была посвящена молитве. Спал мало, с перерывами, вскакивал на молитву, в темноте слышны были только слезы. В армию его не брали. Родственники рассказывали, что Иван Васильевич воспитывал сироту-сапожника, вместе с ним сапоги шил и похоронил его 18-летним.

«Я отроду живу только в церкви, – говорил Иван Васильевич, – а дома из гроба встаю и в гроб ложусь, из дома, как из могилы, вылезаю». Так говорил батюшка, когда жил у Наталии, двоюродной сестры. Материнскую келью поджигали, а потом совсем отняли и поместили в ней пушную артель, а сироту переселили в келию племянниц Марфы и Татьяны, а после их смерти в келию двоюродной сестры Наталии. В школе Иван Васильевич не учился.

Много перенес гонений в своей жизни старец и со стороны власти, которая его даже в тюрьму сажала за то, что он принимал народ со всякими нуждами, болезнями и помогал им силой Божией. И со стороны односельчан много потерпел он, и со стороны домашних. Наталья боялась держать его в келии: «К нему народ ходит, меня с ним посадят». Несколько раз какие-то озорники избили его в лесу и дома, но он не жаловался, а только молился. Однажды, когда он молился в лесу, его привязали к дереву, а мужик Морозов Иван нашел его и привез домой чуть живого, так истощился он, привязанный к дереву. Но не жаловался. «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!» – отвечал старец желающим узнать, кто его привязал к дереву и почему. Один раз его хулиганы сбросили с плотины в овраг, засоренный навозом, корягами, всякими отбросами и нечистотами. Он там всю ночь ползал, а вылезти не мог. Утром его вытащили из оврага окровавленного и с синяками на теле. Один раз его избили в лесу, где он часто в одиночестве любил молиться. А секретарь сельсовета, Макаров Василий Андреевич, ехал по лесу, услыхал стон старца, подобрал его и привез домой. На все расспросы тот отвечал смиренно, не жалуясь: «Бог с ними, Бог с ними, Бог с ними!» Куряева смеялась: «Вы не ходили еще к нему ночью, не пугали его?» А все-таки, видать, потом сходили и избили его до полусмерти в его же келии. Утром его обнаружили лежащим на полу полумертвым.

Иван Васильевич нигде не работал, кроме церкви, сапожничал, вязал пуховые платки, лечил скотину, зубы лечил всем, кто обращался к нему. В церкви работал, а дома молился тайно, не показывая свои подвиги. И людям внушал: «Не показывайте, не молитесь напоказ!»

Год рождения старца установить не удалось. Документов в архиве не нашли о нем, кроме двух, сохранившихся на руках: о рукоположении старца в сан дьякона и в сан священника. День рождения старчика в «Иоанн постный», то есть в день Усекновения главы Иоанна Крестителя. Странно, даже в таких документах, которые говорят о его рукоположении, не указывается год рождения. Здесь точно исполняется желание самого батюшки Иоанна, который уже при жизни скрывал свои годы.

Его спросят:

– Батюшка, когда ты родился?

Он отвечает:

– Не знаю. Не помню.

– Батюшка, сколько тебе лет?

– Не знаю: не то 17, не то не знаю…

Внешний вид старца говорил о том, что он прожил не менее 100 лет. Волосы совершенно белые, редкие, борода не очень длинная, «выщипанная» временем, кожа на лице белая, чистая, натянутая на кости так, что и морщин-то не было. Усохшее от поста лицо резко выделяло скулы. Глаза ввалившиеся, но живые, умные, проницательные, но строгие, хотя общий вид был приятный и добрый. Руки, кажется, не имели тоже мускул: натянутая прозрачная кожа показывала все косточки. Руки были теплые, нежные, как у младенца, тоже как лицо, белые, чистые.