А. Савчук - Стяжавшая любовь. Том 2

Был еще такой интересный случай. Собрались мы ехать в Голосеево вместе с моим отцом. Хотя он с детства был верующим, но в церковь начал ходить, когда я был в третьем классе. Отец все глубже изучал православие, по воскресеньям и праздникам ходил в храм, читал Священное Писание. Но при этом у нас был общий недостаток – отсутствие духовного руководства и множество неразрешенных вопросов. На то время духовную литературу достать было довольно сложно. И когда мы познакомились с Матушкой, это была для нас общая семейная радость. К этому времени он уже воцерковился, и у него возникло желание, чтобы я принял монашество. А я монашества боялся, как огня. Дело в том, что у меня была девчонка, с которой мы пять лет дружили, она была дочь священника. Дружба у нас была чистая, можно сказать, детская. Но, конечно, все шло к тому, что, может быть, в скором времени будет семья. Но я был еще молодой, не спешил, думал, что нужно еще на ноги встать, окрепнуть, работу иметь, чтобы кормить семью, чтобы была копейка. Мой отец знал о нашей дружбе, но очень хотел спросить о монашестве. Я его просил, чтоб он не решал за меня мои вопросы. Но сильно не упрямился, так как он все-таки отец, но очень переживал. И просто нервничал, и даже молитва мне не шла из-за нервозности. А нервозность – значит греховность. Когда приехали, отец зашел, стал впереди. Я стою в дверях, волнуюсь. Отец же стоит посередине комнаты и представляется:

– Я – Васылий. Мы прыйихалы зи Львова.

Вдруг Матушка его перебила:

– Ты не со Львова, ты из Пензы.

– Та ни ж, я зи Львова.

– Нет из Пензы – не уступала Матушка.

Потом отец говорит:

– Ось мий сын Тарасий. Благословить йому монашество прыйняты.

У меня мороз по коже, стою, креплюсь, и в этот момент Матушка повернулась лицом к иконочкам и, указывая в сторону святого угла говорит:

– Вот, Киево-Печерская лавра открывается…

Это был 1987 год, об открытии еще никто не говорил. Отец сразу не понял, о чем Матушка говорит, а мне мысль пришла: «Она мне предсказывает монашество, да еще и открытие Киево-Печерской лавры». А отец мой сразу завозмущался:

– Матушка! Яка лавра! Про що Вы кажэтэ!

Я подумал: «Ну, как он не понимает! Пришел к такому духовному человеку и еще сопротивляется! Слушал бы все, о чем она говорит». Я его начал дергать, чтобы меньше говорил и больше слушал. Приходя к матушке Алипии, я всегда старался уловить духовный смысл того, что она говорила, а не воспринимать все буквально.

Вдруг Матушка повернулась к нам и с улыбкой спрашивает:

– Василий! А чей это сын?

Отец опешил:

– Як! Матушка! Цэ мий сын!

– Нет, Василий, это не твой сын. Это циган.

– Та ни! Цэ мий сын! – доказывал отец.

– Нет, Василий, это не твой сын.

Отец начал задумываться о духовном смысле сказаного. Матушка усадила нас, начала угощать, а сама, стоя у икон (все они были простенькие, бумажные, пленочкой затянутые) тихонько молилась. Лицо у нее было веселое, просветленное, прям сияло радостью.

Когда мы вышли на улицу, отец сказал:

– Да, теперь ясно, почему тебя Матушка циганом назвала. Потому что ты любишь много ездить.

В действительности у меня был мотоцикл и я много ездил по святым местам, но я подумал, что здесь Матушка имела в виду другое – то, что я угадал духовный смысл сказанного ею.

Этот случай мне запомнился. Мы уехали. Поездка наша была в Черниговскую область на родину моего отца – там у него был больной парализованный отец, за которым мне пришлось ухаживать. Побыли мы в деревне у дедушки и поняли, что врачи ему уже не помогут – весь он иссохся, без посторонней помощи не может обойтись. Приехали в Киев, чтобы во Львов ехать, и снова пошли к Матушке. Я стал в дверях, пропустил отца поближе к ней, ведь он все-таки мой родитель. Отец снова по-простому начал представляться:

– Матушка Алипия, вот я Василий, это мой сын Тарасий, у меня отец Алексей, – хотя мы были у нее несколько дней назад.

Отец каждый раз приходил к Матушке и рассказывал, кто он такой и откуда. Мне как-то не по себе стало: «Ведь Матушка человек духовный, если ей Господь открывает о болезнях, о внутреннем состоянии человека, о помыслах, неужели ей нужно говорить, кто ты и какого рода – ведь это не главное, она и так все знает». Отец все рассказывал, Матушка перебила его и говорит:

– Твой отец Алексей умер, а вот отцу Димитрию еще можно помочь.

Отец не понял:

– Матушка, какой Димитрий? Моего отца звать Алексей, он из Бобровицкого района…

И опять все начал рассказывать. А я понял, что то, о чем матушке Алипии мы никогда не говорили и знать она этого не могла, было ей открыто. Дело в том, что моя мама родом из Тернопольского района, ее отец, мой дедушка Димитрий, был живой. Так получилось, что заболел дедушка Алексей, отец моего папы, а у мамы заболел Димитрий. Мы его возили во Львов к врачам, платили деньги, находили лекарства, но ему ничего не помогало. У него не поднимались руки – он не мог даже сам кушать. Врачи на него махнули рукой, сказали, что ничем ему помочь не могут, что за болезнь – никто не знал. Отправили его в деревню умирать. Так он и сказал: «Ну, все, буду уже готовиться умирать». Хотя он был большим тружеником, корова у него была, хозяйство, которое он очень любил. В церковь он ходил каждое воскресение, праздники, даже помогал в церкви пономарем. Меня поразило, что матушка Алипия, отвечая на наш вопрос о дедушке Алексее, сказала, что он уже умер. Отец возмущался: