Надя Бирру - Преображение

Впереди забрезжил просвет – суд. Последовала поездка в ставшие за время скорби родными Пюхтицу за благословением к отцу Рафаилу, и – рухнула стена мрака, и через обвалившиеся стены страшной тюрьмы она снова протягивала руки к свету, к людям, туда, где зеленела трава, росли цветы, порхали бабочки, где люди говорили о простом, улыбались друг другу, ходили в кино, слушали музыку, дарили друг другу подарки…

Время от времени Саша снился ей, а после возникал неожиданно: вот, в кожаной куртке, повзрослевший и возмужавший, подошёл и приложился к иконе, возле которой она стояла на коленях, а затем вошёл в алтарь… На Рождество, когда Надя самая последняя попала на исповедь и опоздала к Причастию, и вот стояла у ступеней, ведущих на солею, заливаясь слезами, – дверь в алтарь распахнулась, и вышел отец Василий, а с ним, с правой стороны Саша, держа край плата…

От Веры она узнала, что Саша и Алексей учатся в духовном училище во Пскове.

В эти короткие встречи Маша чувствовала, как он изменился. Он больше не бегал за ней по пятам. Иногда, точно испытывая себя, нарочно проходил мимо близко, почти касаясь, и её уже не обдавало душной волной. «Ну, слава Богу, успокоился!» – радовалась она.

Неисповедимыми путями Господними она начала петь в профессиональном хоре, и очень скоро сделалась основной опорой регента. Вместе с ней пришли ещё двое певчих – Марина и Ираида. С последней они очень скоро стали закадычными подругами, хотя Ираида, работавшая педагогом в музыкальной школе, была значительно старше. На буднях чаще всего пели втроём – Коля – тенор, Мария – альт и Георгий – бас. Эти каждодневные службы были для неё и радостью, и мукой. Несмотря на сильный и красивый голос, на абсолютный слух и музыкальное образование певческая премудрость давалась ей с трудом. С Колей, страдавшим алкоголизмом, отношения сложились непростые. Он то восхищался ею и её голосом, называл принцессой, то страшно ругался и изводил её бесконечными придирками. Если он был в голосе и в хорошем настроении, их голоса сливались, звуча вместе мощно и в то же время трогательно.

У Коли был красивый сильный баритон, у неё – глубокий грудной альт, поражавший слушателей затаённой мощью – точно вздымающиеся в океане волны. Когда они вместе пели Литургию, это было наслаждением для них и для молящихся. Нередко растроганные пением люди подходили после службы поблагодарить.

Но пьяный он столько раз оскорблял её, что она убегала с клироса, измученная его грубостью и «обнюхиванием», а иногда и придирками его ревнующей и больно жалящей жены. Временами на клиросе было так трудно, что если бы Господь не посылал свои тихие маленькие утешения, то и вовсе было бы невозможно и надо было бы бежать без оглядки.

Впрочем, петь вдвоём с Людмилой, если та давала удобный тон, доставляло ей удовольствие. Но удобный тон регент давала редко, и обычно пение на клиросе было для Маши – кровь и слёзы. Очень выручал её Георгий. Это был спокойный тихий мужчина примерно Машиного возраста, который одно время служил в соборе дьяконом, но не вынес соблазнов, запутался и ушёл в какую-то секту. Потом вернулся, но не вполне оправившись от своих заблуждений и – в качестве певчего. Впрочем, человек он был хороший, семейная жизнь его складывалась не особенно удачно, с работой в то время тоже были проблемы, так что, встречаясь каждый день на клиросе, они с Машей сошлись довольно близко, можно сказать, даже подружились. После службы, когда батюшка отдыхал в алтаре и готовился служить панихиду, они потихоньку беседовали о своём.

– Как эта Людмила к тебе придирается, как ты только терпишь!

– Ну, Георгий, что-нибудь терпеть обязательно надо… Мне вот, например, больше без танцев тяжело. Я раньше очень любила танцевать, и это занятие мне давало много радости. Опять же – и для фигуры полезно.

– А что теперь?

– Ну, я после первого поста сразу чуть не на Пасху потанцевала, а потом пришла к батюшке и спросила, а он сказал…

– А он сказал: «Нельзя, грех», да? Да не слушай ты их! Я раньше тоже был таким дураком. Думал, все батюшки святые… А что они могут? Пойдёшь к батюшке, он тебе скажет: терпи, молись, смиряйся, подохни от рака.

– Эх, ты, заблудшая овечка! – произнесла она с жалостью и лаской одновременно. Георгий сразу смягчился, улыбнулся смущённо:

– Ты, наверное, думаешь, что я такой безбожник, вообще злодей.

– Нет, почему? Есть люди, хотя и неверующие, но очень хорошие. Я лояльно к этому отношусь.