Андрей Гоголев - Заратуштра, или Хождение духа Ницше

Не поговорить с человеком, который достоин разговора, – значит потерять человека. А говорить с человеком, который разговора не достоин, – значит терять слова. Мудрый не теряет ни людей, ни слова.

Того, кто не задумывается о далёких трудностях, непременно поджидают близкие неприятности.

По своим природным задаткам люди друг другу близки, а по своим привычкам друг от друга далеки.

Когда же Кун Фуцзы спрашивали об истоках его мудрости, он впадал в смятение. «Я передаю, а не сочиняю! Я верю в древность и люблю её», – так отвечал он на этот вопрос.

*

Уже в который раз Заратуштра убеждался, что Добродетель не остаётся в одиночестве; у неё обязательно найдутся соседи. И не было удивительным совпадение – и в Поднебесной, и на просторах долин река Ра люди признавали ведущими одни и те же добродетели: сострадательность, справедливость, вежливость, учёность (или мудрость) и искренность.

Но, и к своему сожалению, Заратуштра понял: Кун Фуцзы – не боец с богами-ремесленниками; они для него просто не существуют. Но кто тогда усмирит чиновничий пыл этой Троицы? этого Предводителя-садиста, Яалдабаофа-Небро и придурка Сакласа?

Трое против Троих – Первый, Я и Третий против Троицы этих придурков – то была бы справедливая битва! И Кун Фуцзы тут был бы лишним, иначе не было бы тогда справедливости.

Однако больше огорчало Заратуштру всё же иное.

Учитель Кун называет систему своих знаний «Учением о Середине», что может означать только одно и потаённое им: «Мы поставили наш стул посередине – одинаково далеко от умирающего гладиатора и довольных свиней». Мудрец собирается жить и не на Небе (он слишком рационален, чтобы стремиться к этому), и не на земле (он любит летать! – а кто не любит?), он устремлён к жизни-между – под Небом и над землёй, под небесами, куда ему удастся устремить и взоры своего народа, который он назовёт жителями Поднебесной.

Но в кого будут попадать молнии, спускающиеся с Неба, и в кого полетят стрелы разума людей, извечно устремлённых своими мечтаниями назад, домой, к Небу, к Господину богов, их породившему? Такое «Зеркало поднебесья» будет неминуемо разбито!

Утром, выставив солнце своего посоха отражением небесного светила, Заратуштра отправился туда, куда указывал косой луч – символ жрецов храма Макоши, – на северо-восток.

Долго ли, коротко ли тянулся путь, привела дорога на холм, с высоты которого вдали отчётливо завиделось одиноко стоящее дерево.

«С человеком происходит то же, что и с деревом, – подумал Заратуштра. – Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, во мрак и глубину – ко злу»

Чем ближе подходил Спитама к дереву, тем большим оно казалось; но странно: размеры и его и человека, сидящего под ним, по мере сближения становились непомерно огромны, по меньшей мере, вчетверо от ожидаемого.

Подойдя совсем близко, Заратуштра проговорил в никуда и в куда:

– Жил да был котёнок. Однажды он выглянул из-за кустов и увидел на поляне тигра. Полосатый кот был во много раз больше его, и котёнок подумал: «Зачем он такой большой? То, что выглядит таким огромным, не может обладать истинной ценностью. Если бы он действительно что-то собой представлял, у него не было бы нужды быть таким большим»

Смеясь и уменьшаясь до обычных размеров, так обратился сидящий под деревом к Спитаме:

– О Заратуштра! В своих странствиях ты не заметил, как достиг ты полной силы духа своих учителей и даже превзошёл одного из них. Я только что пытался покинуть своё местопребывание в четырёхмерном пространстве, но тебе не составило труда, и ты даже не заметил, как наблюдаешь меня в ином течении времени иного пространства; ты давно не ученик – ты сам Мастер! Ну а побасёнка твоя действительно весьма поучительна, я запомню её.

Пальцы рук и ног сидящего под деревом были очень длинные, соединяясь перепонками, которые достигали уровня половины пальцев, на ступнях не было подъёма, тело было большим и стройным, кожа имела золотистый оттенок и была совершенно тонкой и гладкой; глаза его были глубокого голубого цвета, как сапфиры, ресницы прямые и чистые, как у «жаждущей коровы». Речь сидящего под деревом имела явные достоинства: понимать её было легко, все его слова имели одну интонацию; речь была приятна и глубоко притягательна, слова произносились в правильном порядке, чисто и без ошибок.

Это был уже не тот изнеженный сын главы царского рода Шакья, что несколько лет назад, выйдя за ворота своего родового гнезда, впервые столкнулся с людскими страданиями. Это был уже четвертью прошедший Путь, это был Татхаагата.