Дмитрий Будюкин - Благочестие и память

Полное исследование надписей на вложенных в российские церкви и монастыри предметах, особенно относящихся к XVIII – началу XX вв., чрезвычайно затруднено по нескольким причинам. Во-первых, в советское время было утрачено так много предметов этого периода, что совокупность сохранившихся становится нерепрезентативной, тем более что главный неслучайный фактор сохранности предмета – его особая художественная ценность 43. Во-вторых, сохранившиеся предметы распределены по различным музейным собраниям и большей частью не опубликованы. Научное значение анализа большинства отдельных собраний значительно снижается в силу того, что предметы в этих собраниях объединены только тем, что оказались в одном и том же месте по разнообразным случайным причинам. Одним из немногих счастливых исключений в данном случае является собрание ризницы Троице-Сергиевой лавры: абсолютное большинство входящих в него предметов находились в нем изначально. Это позволило исследователям сопоставить сохранившиеся предметы с данными вкладных и хозяйственных книг, выявив вкладные предметы без надписей 44, что дает нам возможность исследовать наличие либо отсутствие надписей именно среди вложенных в монастырь предметов 45. При этом описанное в каталоге 46и сравнительно небольшое лаврское собрание европейского серебра имеет существенную особенность: все русские надписи были нанесены на предметы специально, отдельно от их изготовления.

Рассмотрение предметов из собрания европейского серебра в связи с наличием на них вкладных надписей показывает четкую закономерность. До середины XVII в. вкладные надписи на вложенных предметах, как правило, отсутствуют. Это относится и к первому по хронологии вложенному частным лицом предмету из собрания – кубку (№59) 47, вложенному в 1612 г. княгиней Марией в память о князьях Михаиле Александровиче и Василии Михайловиче Рубце Масальских, и к пяти кубкам (№№2, 11, 13, 57 и 58), входящим в богатейший вклад по князю Ивану Васильевичу Голицыну его вдовы (1627 г.) 48. Первым в собрании предметом с вкладной надписью является богато декорированное португальское блюдо (№39), данное «ставить с кутьею на гробнице боярина князя Дмитрея Тимофеевича Трубецкова» 49его вдовой княгиней Анной Тимофеевной в 1628 г. Из восьми вкладных предметов первой половины XVII в. вкладная надпись есть только на этом блюде.

Между 1650 и 1710 годами мы можем наблюдать противоположную картину. Из десяти предметов, вложенных в этот период, только один не несет на себе вкладной надписи. Это ложка, вложенная до 1701 г. стольником Василием Петровичем Головиным. Поверхность этого небольшого предмета покрыта резьбой и эмалью, и для надписи там просто нет места, что, видимо, и является причиной ее отсутствия. Среди вкладчиков предметов с надписями есть и представители монастырского духовенства – келарь и настоятель монастыря, однако купцов, даже представителей их высшего слоя – ведущих зарубежную торговлю гостей, нет. Содержание всех надписей стандартно и исчерпывается указанием имени вкладчика и / или лица, в память о котором внесен вклад, а также даты его внесения. Большая часть вкладов, как за этот, так и за предшествующий период внесена вдовами в память о покойных мужьях, что вполне соответствует ожиданиям 50. За 1710—1750 гг. в собрании нет ни одного вкладного предмета. После 1750 г. они появляются, но их небольшое число (три) не позволяет выявить какой-либо закономерности.

Во второй половине XVII в. надписи на вкладных предметах, расположенные так, чтобы их легко было заметить, становятся обычны для всех категорий вкладчиков, в том числе и представителей черного духовенства. Так, среди девяти сохранившихся предметов, вложенных архиепископом Смоленским и Дорогобужским Филаретом в Звенигородский Саввино-Сторожевский монастырь в 1663—1670 гг., только на одном – дискосе – вкладная надпись расположена на обороте поддона, и, как отмечает автор статьи, «помещенная в скрытом от глаз месте вкладная надпись, служившая ранее одним из элементов декора, выглядит необычно» 51.

Следовательно, в середине XVII в. в мотивации вкладчиков произошли заметные изменения. Дата «перелома» (около 1650 г.) показывает, что эти изменения не стали следствием Раскола 52, а, напротив, могли явиться одной из предпосылок церковной реформы. Сущность произошедшей перемены можно обозначить как стремление вкладчиков к индивидуализации своего вклада и присоединение к церковно-богослужебному поминовению светской коммеморации через предмет и надпись на нем. Как отмечает Л. Б. Сукина, «для человека второй половины XVII в. важным было не только коллективное спасение всего рода, к которому он принадлежал, но и его индивидуальная судьба» 53, что, очевидно, связано в том числе и с господствовавшими в то время эсхатологическими представлениями 54. Однако не совсем ясно, в какой мере актуализация эсхатологических ожиданий и обостренное беспокойство о своей посмертной судьбе мотивируют вкладчика, не довольствуясь записью в синодике, специально заботиться о нанесении коммеморативной надписи на вкладываемый предмет. На наш взгляд, объяснение данного явления может лежать скорее в установлении родовой памяти демонстрации благочестия как факторах легитимации высокого социального статуса, что естественно сочетается с личной религиозностью и эсхатологическими ожиданиями.