Александр Торик - Флавиан

Хорошо, Батюшка, за святое послушаньице расскажу…

— Это ведь, аккурат, после войны, в сорок шестом было, зимой. Мне тогда двенадцатый годок, как раз пошёл. Мы с сестрой, да Маняшкой соседкиной, той всего семь было, у Ефимова двора, как обычно с горки на салазках катались. Вдруг — ох! Змей по небу огненный, вот как звезда падает, с искрами, бах — и прямо к Нюрке во двор, что через два дома от горки нашей. Мы сперва спугались, конечно, потом — любопытно ить, побежали посмотреть. Глядь за забор — а там и нет ничего. А была та Нюрка солдатской вдовой, её мужа ещё в сорок третьем убило, так убило, что и хоронить нечего — в танке сгорел, одни документы потом прислали. И вот мы того змея несколько вечеров подряд видели, как падал. А после ничего. Сказали мамке, та — бабуле. Потом они вместе к монашкам пошли, сосланные жили у нас три, старенькие уж. Посовещались они там, и — к Нюрке. — Расскажи, мол, Нюра, что за гости тебя по ночам беспокоют, всё ль в порядке у тебя? А та побелела вся, дрожит, уходите мол — дети спят, никто у меня не был, всё у меня хорошо, уходите!

— Бабушка моя, Царствие ей Небесное — сильно молящая была, говорит ей: — Нюра, милая, ты хоть в зеркальце-то глянь на себя, что с тобою за неделю стало-то! Высохла вся, почернела, круги вон аж зелёные вокруг глазонек-то! Ой, не без лукавого здесь! Берегись, Нюшенька, доченька! Ведь и жизнь и душу навеки погубит, а твои ж детки-то кому останутся? Поделись, милая, что с тобой происходит?

Та — по прежнему — у меня всё хорошо, уходите, я сама разберусь!

Однако, видно задумалась, ладону-то от монашек и «живые помочи» взять не отказалась.

А, через день, порану, мы с сестрой ещё на печке только проснулись, вбегает к нам эта самая Нюрка и, бух — бабушке в ноги — Авдотья Силантьевна! Спасительница моя! Век за тебя молиться буду! — и в слёзы.

Мать с бабушкой её с полу подняли, чайком отпоили, та и рассказала:

В ту ночь, когда мы с сестрой в первый раз «огненного змея» видели, сразу после полуночи Нюрке в окно постучали. Нюрка от этого стука чуть в обморок не упала — стук-то был заветный, тот самый, которым убиенный муж Нюркин, воин Николай, ещё в жениховстве её на прогулки вызывал.

А, надо сказать, любила Нюрка своего Николая беззаветно, безумно, после «похоронки» три дня в забытьи была, а потом полгода «белугой ревела». И то сказать, Коля её мужик был справный, видный из себя, работящий, вина в рот не брал… И погиб он героически — в горящий танк за раненым командиром вернулся, да так и задохнулись оба, не успели выбраться и сгорели.

Глянула Нюрка в окно, а там — её ненаглядный отплаканный Коленька — живой стоит, палец к губам прикладывает и на дверь показывает — открой, мол…

Открыла, зашёл он, бледный весь, глаза горят, вздрагивает. Нюрка — не жива не мертва. А он ей — видишь, мол, жив я, в плену был, бежал, потом по чужим погребам прятался, чтоб в НКВД как предателя не расстреляли, вот теперь тайком сюда добрался. В лесу, мол, неподалёку убежище соорудил, пришёл вот… Нюрка, опомнилась, кинулась обнимать, целовать, кормить, спать с собой уложила… А, под утро он ушёл в «убежище» своё. Наказал молчать обо всём. А то, мол, схватит меня НКВД и расстреляет.

Нюрка потому и отнекивалась от нас, что проговориться боялсь, как-бы Колю любимого под расстрел не подвести.

На другую ночь опять пришёл. Поел, попил, потом стал Нюрку уговаривать: — Давай, мол, уйдём отсюда, всё бросим и уедем туда, где нас не знает никто. Я, мол, себе другие документы сделаю, ну и заживём опять счастливо.

Нюрка:- А, как же дети-то, вон малые оба в кроватёнке в углу сопят, как их-то с собой в зиму потащишь?

А, он: — оставим их пока здесь, люди добрые присмотрят, а, как устроимся на новом месте, так и заберём к себе, как-нибудь. Пойдём, мол прямо сейчас…

А, Нюрке-то страшно — как детей-то бросить, дом, корову хорошую — отелилась недавно, да и вообще… И, ещё, неуютность какая-то в присутствии мужа «воскресшего» ощущается, как-то холодит, что-ли… Ну, не может она сразу решиться, пока.

Он под утро опять ушёл, про молчание напомнил.

И вот так пять дней — каждую ночь. И с каждым разом всё настойчивее уговаривает, ну, и по мужески, утешает… Нюрка уже вроде и согласиться была готова, а, тут — мы, с монашкиным ладоном. Что-то, видно, и так сердце её чувствовало.

Словом, после посещения её мамкой с бабушкой, святыньки она в изголовье детской кроватки припрятала, да перекрестила детей на сон грядущих.

Пришёл он опять, весь какой-то дёрганный в этот раз, нервный — бежим мол, давай, прямо сейчас — «Чека» на хвост села, убежище в лесу нашла, до утра схватить могут. А, она: — Ты, хоть, детей-то поцелуй на прощанье, подойди, попрощайся с кровинушками.