Валерий Духанин - Что такое порча и может ли она приставать к христианину

В младенчестве с Паскалем произошла достаточно страшная история, записанная его племянницей Маргаритой Перье. И тем страшнее эта история, что не выдумана любителями сплетен и слухов, а произошла на самом деле.

«Когда господину Паскалю был год от роду, с ним приключилась необыкновенная вещь. Его мать, хотя и была очень молода, отличалась набожностью и милосердием; было множество бедных семейств, каждому из которых она давала по небольшой сумме денег всякий месяц, и среди бедных женщин, которых она оделяла милостыней, была одна, слывшая колдуньей: так о ней все говорили, но его мать, женщина вовсе не суеверная и очень разумная, смеялась над этими разговорами и продолжала давать ей милостыню.

В то время случилось этому младенцу захворать тем, что в Париже зовется “сухоткой”; но болезнь эта сопровождалась двумя необычными обстоятельствами: одно – что он не мог взглянуть на воду, не впадая в безумную ярость; а другое, еще более удивительное, – что он не мог видеть своего отца и свою мать рядом друг с другом; он принимал ласки каждого из них по отдельности с удовольствием, но как только они приближались друг к другу, он отчаянно кричал и бился; все это продолжалось больше года, и за это время болезнь его все усиливалась; он дошел до такой крайности, что казалось, будто он близок к смерти.

Его отцу и матери все тогда говорили, что тут, без сомнения, порча, которую навела на него эта колдунья; они оба над этим смеялись, считая такие речи выдумками, какие появляются у людей при виде вещей необычных, и вовсе не обращали на них внимания, позволяя этой женщине свободно входить в их дом, где она получала милостыню.

Наконец мой дед, встревоженный тем, что ему об этом говорили, однажды позвал эту женщину в свой кабинет, полагая, что тон, которым он с нею будет говорить, даст ей возможность прекратить все слухи; но он был поражен, когда после первых сказанных им слов, на которые она отвечала довольно робко только то, что это не так и что это говорят о ней из зависти к милостыне, которую она получает, – когда он захотел ее попугать и, притворившись, будто верит, что она околдовала его ребенка, пригрозил ей виселицей, если она не скажет правды, то она в страхе упала на колени и пообещала сказать ему все, если он пообещает сохранить ей жизнь. Изумленный этим, мой дед спросил, что же она сделала и что заставило ее это сделать.

Она ответила, что просила его защищать ее на суде, но он отказался, полагая, что дело ее не правое, а в отместку она навела порчу на его сына, которого, как ей было известно, он нежно любил; и что ей очень прискорбно это ему говорить, но порча эта смертельна. Мой дед, удрученный такими словами, сказал: “Как! Неужто мой сын должен умереть!” Она ответила, что есть средство, но нужно, чтобы кто-нибудь умер вместо него и взял на себя порчу. Дед мой сказал: “Нет! Пусть лучше сын мой умрет, чем убивать другого человека”. Она ответила: “Можно перенести порчу на животное”. Мой дед предложил ей лошадь; она сказала, что таких больших расходов не нужно, а достаточно будет и кота. Он велел дать ей кота; она его забрала и на лестнице столкнулась с двумя капуцинами, которые шли утешать мою бабушку в столь опасной болезни ее сына. Монахи сказали ей, что она снова собирается напускать порчу – на этого кота; она взяла его и бросила из окна, он упал не более чем с шести футов высоты и разбился; она попросила другого, и мой дед велел его ей дать. Великая любовь, которую он питал к своему сыну, была причиной того, что он не подумал, как все это было нехорошо; ведь, чтобы перенести порчу, надо было снова призывать диавола; подобная мысль так и не пришла ему на ум, он понял это только много позже и раскаивался в том, что это допустил.

Вечером та женщина вернулась и сказала моему деду, что ей нужен ребенок, которому не исполнилось еще семи лет и который до восхода солнца сорвал бы девять листиков разных трав, то есть по три листика каждой. Мой дед передал это своему аптекарю, который ответил, что сам поведет свою дочь, что он и сделал на следующее утро. Эти три травы были собраны, и женщина сделала из них припарку, принесла ее в семь часов утра моему деду и велела положить ее на живот ребенку. Дед мой это сделал; а в полдень, вернувшись из суда, он нашел весь дом в слезах, и ему сказали, что ребенок мертв; он поднялся, увидел плачущую жену и ребенка в колыбели, казалось, мертвого.

Он ушел и, выходя из комнаты, встретил на ступеньках женщину, которая принесла припарку, и, приписав смерть ребенка этому снадобью, он ударил ее так сильно, что она свалилась со ступеньки. Встав, она сказала ему, что видит, в каком он гневе, потому что считает своего сына мертвым; но она забыла ему сказать утром, что ребенок будет казаться мертвым до самой полночи, и что до тех пор его надо оставить в колыбели, тогда он очнется. Мой дед вернулся и строго-настрого приказал, чтобы ребенка не хоронили. Между тем он казался мертвым, у него не было ни пульса, ни голоса, ни сознания; он похолодел и подавал все признаки смерти; все смеялись над легковерием моего деда, который обычно не склонен был верить таким людям.