Джидду Кришнамурти - Дневник Кришнамурти

The river became dark and the stars were reflected on its waters near the banks. Gradually the noises of the day were coming to an end and the soft noises of the night began. You watched the stars and the dark earth and the world was far away. Beauty, which is love, seemed to descend on the earth and the things of it.

23 RD SEPTEMBER 1973

He was standing by himself on the low bank of the river; it was not very wide and he could see some people on the other bank. If the talk was loud he could almost hear them. In the rainy season the river met the open waters of the sea. It had been raining for days and the river had broken through the sands to the waiting sea. With the heavy rains it was clean again and one could swim in it safely. The river was wide enough to hold a long narrow island green with bushes, a few short trees and a small palm. When the water was not too deep cattle would wade across to graze on it. It was a pleasant and friendly river and it was particularly so on that morning.

He was standing there with no one around, alone, unattached and far away. He was about fourteen or less. They had found his brother and himself quite recently and all the fuss and sudden importance given to him was around him. [6] Krishnamurti is writing here about his own boyhood at Adyar, near Madras He was the centre of respect and devotion and in the years to come he would be the head of organizations and great properties. All that and the dissolution of them still lay ahead. Standing there alone, lost and strangely

отчуждённый, было его первым и отчётливым воспоминанием о тех днях и событиях. Он не помнил своего детства, занятий в школе и наказаний. Тот самый учитель, который почти каждый день бил его палкой, много лет спустя рассказал ему об этом. Он плакал, и его выгоняли на веранду, а когда школу надо было закрывать, выходил учитель и говорил ему, чтобы он шёл домой, иначе ему придётся остаться на веранде одному. Его наказывали палкой, говорил этот человек, потому что он ничего не мог заучить или запомнить из того, что читал или что ему говорили. Позднее этот учитель не мог поверить, что тот мальчик — это человек, беседу которого он слушал. Он был чрезвычайно изумлён и излишне почтителен. Все эти годы прошли, не оставив шрамов, воспоминаний в его уме; узы дружбы, любви, даже те годы, когда люди жестоко с ним обращались, — так или иначе, ни одно из этих событий, дружественное или жестокое отношение не оставило в нём никаких следов. Однажды один писатель спросил, не может ли он вспомнить все эти весьма странные события, как он и его брат были найдены, и некоторые другие случаи; когда же он ответил, что не может их вспомнить и может лишь повторить то, что рассказали ему другие, этот человек с явной насмешкой заявил, что он лишь притворяется, что забыл, и использует это как отговорку. Он никогда сознательно не старался устранить из памяти какие-либо события, приятные или неприятные. Они приходили и уходили, не оставляя следа.

Сознание — это его содержание: содержание составляет сознание. Эти двое неразделимы. Не существует вас и другого, а лишь то содержание, которое составляет сознание как «я» и «не-я». Содержание различается в зависимости от культуры, расовой принадлежности склада, техники и приобретенных способностей. Они разделяются на художника, учёного, и так далее. Характерные особенности являются отражением обусловленности, а

aloof, was his first and lasting remembrance of those days and events. He doesn't remember his childhood, the schools and the caning. He was told years later by the very teacher who hurt him that he used to cane him practically every day; he would cry and be put out on the verandah until the school closed and the teacher would come out and ask him to go home, otherwise he would still be on the verandah, lost. He was caned, this man said because he couldn't study or remember anything he had read or been told. Later the teacher couldn't believe that boy was the man who had given the talk he had heard. He was greatly surprised and unnecessarily respectful. All those years passed without leaving scars, memories, on his mind; his friendships, his affections, even those years with those who had ill-treated him somehow none of these events, friendly or brutal, have left marks on him. In recent years a writer asked if he could recall all those rather strange events, how he and his brother were discovered and the other happenings, and when he replied that he could not remember them and could only repeat what others had told him, the man openly, with a sneer, stated that he was putting it on and pretending. He never consciously blocked any happening, pleasant or unpleasant, entering into his mind. They came, leaving no mark and passed away.

Consciousness is its content: the content makes up consciousness. The two are indivisible. There is no you and another, only the content which makes up consciousness as the «me» and the not «me». The contents vary according to the culture, the racial accumulations, the techniques and capacities acquired. These are broken up as the artist, the scientist and so on. Idiosyncrasies are the response of the conditioning and

обусловленность — это то, что присуще человеку. Эта обусловленность есть содержание, сознание. Это вновь разделяется его на сознаваемое и скрытое. Скрытое становится важным, потому что мы никогда не смотрим на это как на целое. Эта фрагментация имеет место, когда наблюдающий не является наблюдаемым, когда переживающий воспринимается как нечто отличное от переживаемого. Скрытое подобно открытому, сознаваемому; наблюдение, слушание открытого — есть видение скрытого. Видение — это не анализ. В анализе существуют анализирующий и анализируемое, существует фрагментация, которая ведет к бездействию, парализует. В видении же наблюдающего нет, и поэтому действие является непосредственным (немедленным), нет интервала, который всегда существует между идеей и действием. Идея, умозаключение есть наблюдающий, — видящий отделен от того, что он видит. Отождествление является действием мысли, а мысль — это фрагментация.