Вера МУРОМЦЕВА-БУНИНА - Жизнь Бунина и Беседы с памятью

Чувство родины, языка, истории у него было огромно. Бунин говорил: все эти возвышенные слова, дивной красоты песни, «соборы – все это нужно, все это создавалось веками…». Одним из источников его творчества была народная речь. Поэт и литературный критик Г. В. Адамович, хорошо знавший Бунина, близко с ним общавшийся во Франции, писал автору этой статьи 19 декабря 1969 года: Бунин, конечно, «знал, любил, ценил народное творчество, но был исключительно чуток к подделкам под него и к показному style russe. Жестокая – и правильная – его рецензия на стихи Городецкого (напечатана в «Литературном наследстве», т. 84, кн. 1. М., 1973. – А. Б. ) – пример этого. Даже «Куликово поле» Блока (цикл из пяти стихотворений «На поле Куликовом», 1908.- А. Б. ) – вещь, по-моему, замечательная – его раздражало именно из-за слишком «русского» наряда… Он сказал – «это Васнецов», то есть маскарад и опера. Но к тому, что не «маскарад», он относился иначе: помню, например, что-то о «Слове о полку Игореве». Смысл его слов был приблизительно тот же, что в словах Пушкина: всем поэтам, собравшимся вместе, не сочинить такого чуда! Но переводы «Слова о полку Игореве» его возмущали, в частности перевод Бальмонта. Из-за подделки под преувеличенно русский стиль или размер он презирал Шмелева, хотя признавал его дарование. У Бунина вообще был редкостный слух к фальши, к «педали»: чуть только он слышал фальшь, впадал в ярость. Из-за этого он так любил Толстого и когда-то, помню, сказал: «Толстой, у которого нигде нет ни одного фальшивого слова…»

В мае 1917 года Бунин приехал в деревню Глотово, в именье Васильевское, Орловской губернии, жил здесь все лето и осень. 23 октября уехали с женой в Москву, 26 октября прибыли в Москву, жили на Поварской (ныне – ул. Воровского), в доме Баскакова № 26, кв. 2, у родителей Веры Николаевны, Муромцевых. Время было тревожное, шли сражения, «мимо их окон, – писал Грузинский А. Е. 7 ноября А. Б. Дерману, – вдоль Поварской гремело орудие». В Москве Бунин прожил зиму 1917-1918 годов. В вестибюле дома, где была квартира Муромцевых, установили дежурство; двери были заперты, ворота заложены бревнами. Дежурил и Бунин. 31 октября он записал в дневнике: «За день было очень много орудийных ударов (вернее, все время – разрывы гранат и, кажется, шрапнелей), все время щелканье выстрелов… От трех до четырех был на дежурстве. Ударила бомба в угол дома Казакова возле самой панели. Подошел к дверям подъезда (стеклянным) – вдруг ужасающий взрыв – ударила бомба в стену дома Казакова на четвертом этаже. А перед этим ударило в пятый этаж возле черной лестницы (со двора) у нас… Хочется есть – кухарка не могла выйти за провизией (да и закрыто, верно), обед жалкий… Опять убирался, откладывал самое необходимое – может быть пожар от снаряда… Почти двенадцать часов ночи. Страшно ложиться спать. Загораживаю шкафом кровать».

«4 ноября. Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни… Пришли Юлий, Коля (Н. А. Пушешников. – А. Б. ). Вломились молодые солдаты с винтовками в наш вестибюль – требовать оружие».

Отсиживанье в квартире-крепости кончилось, Бунин «ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и т. д.».

Об этих беспокойных и нелегких днях Бунин писал в стихах:

Запись в дневнике: «21 ноября 12 часов ночи. Сижу один, слегка пьян. Вино возвращает мне смелость, муть сладкую сна жизни, чувственность – ощущение запахов и проч. – это не так просто, в этом какая-то суть земного существования».

Бунин включился в литературную жизнь, которая, несмотря ни на что, при всей стремительности событий общественных, политических и военных, при разрухе и голоде, все же не прекращалась. Он бывал в «Книгоиздательстве писателей», участвовал в его работе, в литературном кружке «Среда» и в Художественном кружке.

При встречах с писателями – И. Шмелевым, В. С. Миролюбовым, А. Белым – велись возбужденные споры о русском народе и современной литературе.

4 мая (21 апреля) 1918-го Бунин записал в дневнике: «Великая суббота… Вчера от Ушаковой зашел в церковь на Молчановке – «Никола на курьей ношке» [4]. Красота этого еще уцелевшего островка… красота мотивов, слов дивных, живого золота дрожащих огоньков свечных, траурных риз – всего того дивного, что все-таки создала человеческая душа и чем жива она – единственно этим! – так поразила, что я плакал – ужасно, горько и сладко!»