Протоиерей Александр Торик - Флавиан. Восхождение

— Как голодно? — удивился я.

— Элементарно голодно! Едят, почитай, одну траву с огорода, какая там у них сейчас по весне уже выросла! Спонсоров у них стабильных нет, был один, келью им хорошо отремонтировал, храмик келейный отреставрировал в лучшем виде да и разорился в кризис этот. Теперь они живут в евроремонте и едят траву с огорода. Иеродьякон Фома по дереву режет, как продастся в Кариесе что-нибудь из его рукоделья, у них праздник — хлеба купят, крупы какой-нибудь, масла. Так и живут!

— Вот дела! — поскреб затылок «постник и воздержанец» Алексей (это я). — Как я теперь в Критикос зайду?

— Ногами, — ответил батюшка, — заворачивай, Игорек, к магазину!

— Вот эти кексы, кажется, свежие! — Я вытащил со стеллажа продуктовой лавки в Кариесе ароматно пахнущую упаковку. — Отче, берем?

— Зачем им кексы? Давай лучше блок консервов «Тунец в собственном соку» возьмем! — Игорь отобрал у меня выпечку. — Для ребят банка тунца это кастрюля супа на троих!

— Хорошо! Давай тогда два блока тунца, и блок горбуши, и еще осьминогов пару баночек в томатной заливке!

Словом, наш диспут завершился несколькими объемистыми пакетами с макаронами, крупами, консервами, бутылками с оливковым маслом и еще какими-то продуктами. Венцом стал свежемороженый упитанный октопус килограмма на полтора весом. Флавиан расплатился пластиковой картой, выданной ему перед отъездом Семеновым сыном (моим начальником) Гришей «на карманные расходы».

Приложившись к главе апостола Андрея в Андреевском скиту на выезде из Кариеса, мы двинулись в сторону Семионовской кельи. Покрутившись минут пятнадцать по серпантину вычищенных грейдером грунтовок, мы вынырнули из леса на небольшую полянку. В центре маленького огорода с подмосковного вида грядками и большой пленочной теплицей, посреди полянки, стояло приземистое двухэтажное здание. Пристроенная к нему небольшая церковка-экклесия была покрыта новой чешуйчатой крышей из серой каменной плитки.

— Приехали! — объявил Игорь, остановив машину против двери и вылезая из-за руля. — Вон они, батюшка, у теплицы! Пойдемте, я вас познакомлю!

— Пойдем! — отозвался Флавиан, вылезая из машины.

— Батюшка! — воззвал я. — Вы идите знакомьтесь, а я пока сумки разгружу, октопуса надо в морозильник убрать, пока не подтаял!

— Кухня в коридоре направо, вторая дверь, — сказал Игорь, уводя Флавиана к теплице.

— О'кей! — бодренько отозвался я и, нагрузившись пакетами, вошел в двери кельи.

Кухню я нашел сразу, из открытой второй справа двери мягко мурлыкало то ли радио, то ли что-то на него похожее на иностранном языке. Подойдя ближе к двери, я услышал:

— Ни хао лао, дзынь, дзынь, дзынь! Сейчас мы будем пить лундзынь! Дзынь, дзынь, дзынь!

Встряхнув головой, я прислушался повнимательнее, не заходя в кухню.

— Ни хао лао, дзынь, дзынь, дзынь! Сейчас мы будем пить лундзынь! Дзынь, дзынь, дзынь!

Пение было тихим и нежным, я бы даже сказал — проникновенным.

Не укладывая в голове слышимое (мало ли, может, я уже стяжал такую афонскую харизму, что меня бесы звуковыми «прилогами» искушают!), я просунул голову в дверной проем и осторожненько заглянул в помещение кухни, предполагая увидеть что-нибудь духовно опасное.

Увидел я нечто похожее на призрак — высокого худого монаха, в полинялом подряснике, безрукавке-полурясе, фетровой шапочке-капе и стандартном афонском поясе с большой круглой пряжкой. Луч света, проходящий сквозь полузашторенное окно, освещал его некими мистическими бликами.

Взгляд прищуренных, поблескивающих хитринкой глаз из-под густых черных бровей был устремлен на лежавшую перед ним на столе горку малюсеньких загадочных чашечек, плошечек и чайничков. Мистический монах любовно перетирал их полотенцем и, таинственно улыбаясь из-под черных усов над негустой, черной же бородкой, нежно мяукал:

— Ни хао лао, дзынь, дзынь, дзынь...

Мне стало как-то не по себе — мало ли какое искушение! — и я, тихонько поставив пакеты со снедью под двери, пятясь задом, удалился в недоумении.

Выйдя на улицу, я сразу же столкнулся нос к носу с подходящим к дверям Флавианом и тремя незнакомыми мне монахами, очевидно хозяевами кельи, сопровождаемыми Игорем, несущим оставшиеся в багажнике сумки.

Поклонившись и благословившись у настоятеля кельи иеромонаха отца Херувима, я заслонил собою дверь.

— Отцы! Там это... — Я запнулся, не зная, как описать свое видение. — Дзынь, дзынь, дзынь!