Джидду Кришнамурти - Полёт орла

Участник беседы:Если мыслящий и мысль неразделимы, как вы утверждаете, и если кто-то считает мыслящего отделённым и пытается контролировать мысль, то это приносит только борьбу и ещё большую путаницу ума, и таким путём нам не прийти к безмолвию, тогда я не понимаю — если мыслящий есть мысль — как же разделение это возникает в первый раз? Как может мысль бороться сама с собой?

Кришнамурти:Как возникает это разделение между мыслящим и мыслью, если они в реальности одно? А с вами это обстоит именно таким образом? Факт ли в действительности, что мыслящий есть мысль, или вы просто считаете, что так должно быть, а потому это для вас вовсе не является действительностью? Чтобы это понять, необходима огромная энергия; иначе говоря, когда вы смотрите на дерево, должно быть достаточно энергии, чтобы не иметь разделения на «я» и это дерево. Для этого требуется гигантская энергия; тогда нет разделения, а потому нет и конфликта между двумя, нет контроля. Но поскольку большинство из нас обусловлено в соответствии с идеей, что мыслящий отличается от мысли, — возникает конфликт.

Участник беседы:Почему мы для себя такая трудная проблема?

Кришнамурти:Потому что у нас очень сложный ум, не так ли? Мы не являемся простыми людьми, которые просто смотрят на вещи, наши умы изощрённы. Общество развивается, становясь всё более и более сложным, как и наши умы. Чтобы понять то, что очень сложно, надо самому быть очень простым. Чтобы понять то, что очень сложно, очень сложную проблему, вы должны наблюдать саму эту проблему, не привнося в это исследование никаких умозаключений, ответов, предположений, теорий. Когда вы смотрите на проблему, — зная, что ответ находится в самой проблеме, — ваш ум становится очень простым; простота — в этом наблюдении, не в проблеме, которая может быть очень сложной.

Участник беседы:Как я могу увидеть целостность, увидеть всё как единое целое?

Кришнамурти:Человек привык фрагментарно смотреть на вещи, видеть дерево как нечто отдельное, жену как нечто отдельное, службу, начальника — всё в виде фрагментов. Как я могу видеть мир — частью которого я являюсь — полностью, тотально, не разделённым? Теперь, просто слушайте, сэр, просто слушайте: кто будет отвечать на этот вопрос? Кто скажет вам, как смотреть, — ведущий беседу? Вы поставили вопрос, и вы ожидаете ответа, — но от кого? Если вопрос действительно серьёзный — я не говорю, что ваш вопрос неправильный, — если вопрос действительно серьёзен, тогда в чём проблема? Проблема в том, что я не могу увидеть целостность, так как смотрю на всё фрагментарно! Когда ум смотрит на вещи фрагментарно? Почему? «Я люблю свою жену и ненавижу своего начальника!» — Вы понимаете? Если бы я любил свою жену, я обязательно любил бы и остальных. Разве нет? Не надо говорить «да», если нет любви. Вы не любите свою жену, детей, не любите, хотя, возможно, и говорите об этом. Если бы вы любили жену и детей, вы по-другому обучали бы их, вы заботились бы о них, не финансово, но по-другому. Лишь тогда, когда есть любовь, нет разделения. Вы понимаете, сэр? Когда вы ненавидите, есть разделение, — вы озабочены, жадны, завистливы, жестоки, склонны к насилию; но когда вы любите (любите не умом, любовь — не слово, любовь — не удовольствие), когда вы действительно любите, удовольствие, секс и так далее имеют совсем иное качество; в такой любви нет разделения. Разделение возникает, когда появляется страх. Когда вы любите, нет «меня» и «тебя», «нас» и «других». Но вы спросите: «Как мне любить? Как почувствовать этот аромат?» На это есть только один ответ: смотрите на себя, наблюдайте за собой; не истязайте себя, а наблюдайте, и в этом наблюдении, видя всё таким, как есть, вы, быть может, и обретёте такую любовь. Но для этого требуется огромное усердие в наблюдении; в наблюдении нельзя быть ленивым, нельзя быть невнимательным.

Лондон, 23 марта 1969

Мы смотрим на состояние мира, на господствующие в мире тенденции и видим, что в нём происходит — студенческие бунты, классовые предубеждения, конфликты чёрных с белыми, войны, политическая неразбериха, смятение, разделение, производимое нациями, религиями. Мы также видим противостояние, борьбу, озабоченность, одиночество, отчаяние, отсутствие любви и страх. Почему мы миримся со всем этим? Почему принимаем общественную мораль и социальное окружение, если прекрасно видим их крайнюю аморальность; почему мы, зная это, — и не просто эмоционально или сентиментально, а из наблюдения мира, самих себя, — почему мы живём таким образом? Почему наша система образования выпускает вместо живых человеческих существ существа механические, обученные мириться с определёнными работами — и в конце концов умирать? Образование, наука и религия никоим образом не разрешили наших проблем.