Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

Так я размышлял о себе, и вопрос за вопросом возникали в моей душе, и на все эти вопросы я отвечал лишь одними печальными слезами отчаяния. Сердце же мое сжималось от них, но воля моя была мертва, она не могла реагировать на них послушанием воле Христовой. В это время моему воображению преднеслась вся внешняя святыня: чудотворные иконы, мощи святых, все таинства Церкви; и когда вся эта святыня преднеслась моему воображению, то мне стало жаль ее. Жаль мне было ее потому, что она, эта святыня, повсеместно подвергалась и доселе подвергается поруганию и позорной торговле. Всюду, где только находится та или иная христианская святыня, там непременно открывается рынок, торговля этой святыней; и там же находится целая стая всякого рода глашатаев и крикунов, которые за большие деньги приглашают людей покупать эту святыню. В настоящее же время христианская святыня ни в каком случае не может быть святыней, если она для духовенства не творит золотого чуда! И я не раз спрашивал себя: почему бы не освободить весь христианский мир от всяких религиозно-церковных податей и денежных оброков за его христианские отношения ко Христу? Почему бы не служить молебны, панихиды и не совершать все Таинства Церкви бесплатно, даром? О, как бы тогда было хорошо, тепло, легко и светло на совести всякого священнослужителя! С каким бы сердечным восторгом и искренним благоговением христиане, особенно бедные, рабочие христиане, смотрели на священнослужителей алтаря Христова! Тогда христианская религия более имела бы доступ в сердца людей. Тогда совесть Евангельской истины свободнее проникала бы в самые затаенные уголки человеческой души. Тогда и Христос был бы живым действительным Богом в сердце духовенства, а не предметом их постыдной торговли. О, если бы и мое сердце отторгнул Христос от этого идолопоклонства, этого страшного мамоны, который некогда одного из двенадцати учеников Христовых оторвал от Спасителя и довел до самоубийства!

В сане же иеромонаха я четыре года ходил в крестном ходе, и за все эти четыре года мне приходилось много, много ночей не спать; и мысли, тяжелые мысли сгоняли сон с моих очей, и я по целым ночам размышлял тогда о многом. Размышлял я о том: почему я не живу по Евангелию? Почему я самоотреченно не иду за Христом? Почему я скорее подчиняюсь земной власти, земному начальству, чем Христу, Сыну Божию? Почему моя воля более покорна миру, чем своему живому Творцу Богу? Почему я не могу быть истинным христианином, сыном Божиим по своему внутреннему богосыновнему влечению к Богу? И часто в такие бессонные страдальческие ночи я рыдал, как ребенок. Прежде всего мне было очень и очень жаль Самого Христа, жаль Его святого Евангелия, жаль и всей христианской религии со всею ее внутреннею и внешнею святынею; потому мне их было жаль, что Они совершенно отвергнуты христианским миром и отвергнуты окончательно. И мне становилось страшно, как лично за себя, так и за весь современный христианский мир. Да, страшно! Современное христианство оторвано от живого Христа, оно погружено в царство беспросветного зла; это беспросветное зло и есть моя атмосфера, моя личная жизнь. С тяжелой грустью размышляя о господстве зла в мире, а больше всего лично в самом себе, я с глубокой тоской вспоминал мое чистое религиозное детство. О, мое светлое детство! Тогда я любил Своего Господа, молился Ему в поле, молился в лесу, молился во рвах, на высотах гор, молился по целым ночам, молился со слезами, с живой верой в Него, молился с горячей пламенной молитвой к своему Сладчайшему Иисусу. О, как я Ему молился тогда! Теперь же, когда я достиг совершеннолетия, принял монашество, сделался священнослужителем, проповедником глагола Божия, вершителем Тайн Христовых, то с этого времени прежняя моя молитва меня оставила, она улетучилась, испарилась из моего сердца. Прежние мои леса, высокие горы, глубокие рвы, дивные поля, уединенные места — алтари, алтари моей пламенной молитвы к живому Воскресшему моему Христу сменились обыкновенным церковным храмом, а уединенные мои молитвы под открытым небом также сменились книжной многословной языческой молитвой. Прежде с воздетыми к небесам руками я горел огненною любовью к Богу, а теперь и руки мои связаны четками моего мертвого монашества, и сердце мое застыло холодным бездушным современным христианством. Помню, как я в самом детстве всегда носил при себе Святое Евангелие и часто, очень часто я садился где-нибудь в укромном уединенном местечке и, раскрывая страницу за страницей эту священнейшую божественную книгу, по целым дням упивался словами моего Сладчайшего Иисуса. Бывали даже и такие дни, когда многие страницы сей святой книги пропитывались моими сладкими радостно-восторженными слезами. О, как тогда было хорошо! Бывало, где-нибудь сидишь в поле, на каком-нибудь кургане, в лесу на полянке, и там при пасхальном торжественном ритмическом пении жаворонка или при мистическом пении соловья и других дивных певучих пернатых, раскроешь Святое Евангелие и начнешь слово за словом поглощать внутрь души своей и в это время чувствуешь, как слова Святого Евангелия, словно капли чудесной животворной влаги, падают в твое жаждущее сердце, внося в него жизнь и радость. О, как тогда сладко, сладко было мне на душе! А теперь вместо Евангелия я стал читать и изучать греческих, немецких и индийских философов. Читая и изучая их, я чувствовал, что все эти философы представляют из себя самых надменных, самых гордых пустословесников. И вот когда я читал и по несколько раз перечитывал Канта, Гегеля, Фихте, Шеллинга, Шопенгауэра, Гартмана, Ницше, Вундта, Дидцгина, Конта, Маха, Авенариуса, Спинозу, Декарта, Лейбница, Спенсера, Платона, Аристотеля, Плотина, Вивекананда, Рамачарака, Абеданада и др., я вынес о них самое тяжелое и самое омерзительное мнение: прежде всего все они до белого каления или пантеисты, или желчные фанатики, озлобленные против личного христианского Бога. Вся цель их философского творчества была направлена на то, чтобы тем или иным путем как можно скорее похоронить христианского живого Бога и на место Его объявить Богом природу. К этим философам примыкает и целый ряд других отрицателей христианского Бога — это необуддисты, гниломысленники, душевнобольные теософы, алчущие и жаждущие без Христа быть христами, без живого Бога быть богами. Они несравненно больше, чем философы, отличаются крайне отвлеченной болтовней и необыкновенной легкомысленностью. За этими теософами целый лагерь европейских ученых, кои свою хрупкую богиню науку противопоставляют христианскому Богу и кичатся и гордятся ею, как точно какой-нибудь действительной самой божественной сущностью. Вся эта плеяда, весь этот хоровод отрицателей живого христианского Бога вели и меня за собой в страшные дебри ужасного религиозного шатания. Не скрываю: все эти отрицатели живого христианского Бога с необыкновенно подавляющей силой влияли на меня, из них больше других влиял на меня Вундт: после чтения его я несколько дней подряд чувствовал себя совершенно язычником. Но при всем таком сильном на меня влиянии он очень быстро испарялся из моих мозгов. Происходило это потому, что после его чтения во мне сразу поднимался против него внутренний духовный бунт, и я, как бы невольно, снова вспоминал Христа, и моя рука сама инстинктивно тянулась в то время за Евангелием. После нескольких чтений этой небесной книги я снова успокаивался душой и снова становился на сторону Христа.