Спиридон Кисляков - Исповедь священника перед Церковью

Кроме сего Семена у меня был еще другой близкий человек, Игнатий Иакимочкин, человек тоже богобоязненный, но далеко не такой, как Семен. Был еще и третий, и тоже в духовной жизни далеко уступал Семену. Часто посещал я их, а они в свою очередь бывали у меня, но моя душа была для них закрытой. Странное дело, в этом году я впервые почувствовал сильное влечение к одной молодой девушке — чувство для меня совершенно незнакомое — но влечение это было совершенно чистое. Мне было тогда тринадцать лет. В этом же самом году моей жизни напали на меня впервые богохульные мысли. Любовь к девушке долго в моей душе не могла гореть, она скоро угасла, но богохульные мысли совершенно замучили меня. Я от них лишился аппетита, сна, стал не по дням, а по часам сохнуть и наконец слег в постель. Я от этих мыслей говеть боялся и так и не говел.

Настала Пасха. На второй день Пасхи приходит Семен и говорит мне: «Раб Божий Ягорий, Христос Воскресе. Царство тебе небесное». Я ответил: «Воистину воскресе». — «Что ты заболел, — продолжал Семен, — пойдем в Киев к святым угодникам, они нас ждут к себе в гости». — «Пойдем», — ответил я. Мама моя заплакала. Отца в этот день дома не было. «Раба Божия Пелагея, — обратился к моей маме Семен Самсонович, — отпускаешь ли ты в Киев сына к угодникам Христовым или нет? Чего же ты плачешь? Нужно радоваться, что сын твой пойдет в Киев на богомолье». — «Я ничего против не имею, но он какой-то у меня странный, чего доброго еще сбежит от нас куда-нибудь, а тогда вечно будем его оплакивать. Вот отец придет и мы тогда подумаем». — «Раба Божия Пелагея, — начал говорить Семен, — у нас у всех один отец — Бог, мы только Ему одному должны служить и служить без всяких размышлений». Через час или два приходит мой отец домой, немножечко выпивши. Мать ему передает, что я с Семеном хочу идти в Киев на богомолье и что для этого дела нужно достать мне паспорт. Отец задумался, потом, обращаясь ко мне, говорит: «Не знаю, что из тебя и будет, одни тебя очень хвалят, а другие считают за сумасшедшего дурака. Не знаю, что с тобой и делать: сколько раз бил я тебя, оставлял без обеда, наказывал, но ты все делаешь по-своему. Не знаю, что с тобой делать. Если хочешь идти в Киев, иди уже». Я возрадовался.

Дня через два мы отправились с Семеном в Киев. Шел Семен без всякой котомки, без посоха. Было ему тогда лет около шестидесяти. Первый день мы мало говорили между собой. У него, я заметил, была на душе какая-то тяжелая мысль. На второй день он совершенно стал другим, повеселел.

«Раб Божий, — начал первый Семен, — тебе теперь сколько лет». — «Четырнадцатый». — «Года идут, жизнь со дня на день все сокращается и сокращается, и не увидим, как приблизится конец земной жизни, а там уже суд Божий. Я как-то слышал от грамотных крестьян, они читали святое Евангелие, там говорится, что праведники просветятся в царстве Божием, как солнце. Ах, ягодка моя, ведь это надо только подумать об их славе, каково оно будет. Я бы здесь, на земле, готов землю грызть, червям себя отдать, рабочей лошадью быть, поганой собакой быть, лишь бы среди этих праведников быть. Люди как-то этого не понимают. Потом слышал я также, что грешники будут вечно мучиться в огне, но это, как ни тяжело страдать в таковых муках, еще не есть последнее наказание: самое большое наказание это то, что Бог навсегда отвернется от грешников». Семен заплакал. «Для меня муки не так страшны, страшно лишь то, что Бог лишит грешников Своей милости. Я как об этом подумаю, очень становится страшно. Я готов просить Бога не только о всех христианах, но и о тех, которые не крещеные, всех их становится жалко, очень жалко, жалко мне евреев, татар, удавленников, самоубийц, жалко мне некрещеных младенцев, всех мне жаль, даже дьявола жаль. Вот, раб Божий, что я испытываю в сердце своем. Хорошо ли это или не хорошо, но у меня такое сердце».

Слова Семена переворачивали все мое существо, мне становилось как-то легко и светло на душе, минутами я плакал. Сердце мое наполнялось какой-то дивной невыразимой радостью…

«Семен Самсонович, — спросил я его, — как мне жить, чтобы угодить Богу?». — «Я думаю, вот ты теперь как живешь, если так проживешь всю свою жизнь, то спасешься».

«Ты знаешь, дедушка Семен, я от Бога ничего не желаю, даже не желаю и быть таким праведником, чтобы сиять подобно солнцу, но я желал бы всем своим существом любить Его так, чтобы больше меня Его никто не мог любить. Я бы хотел все, все забыть, забыть родителей, забыть дом, забыть весь мир, забыть и себя и превратиться в одну любовь к Нему. Пусть я и не наследую царства Божия, пусть я и никогда не увижу Христа на том свете, но я хотел бы быть не человеком, а одной к Нему любовью. Я, Семен Самсонович, как-то в Лужках молился Богу и от этой молитвы я чуть не умер: у меня забилось сердце, выступил пот, и я повалился на землю, и в это время я не был собою, а был только одной дивной, как огонь, любовью. Вот этакою бы любовью я желал быть. Вот и теперь я ничего не прошу у Бога, кроме одной лишь любви к Нему. Я хотел бы так любить Бога, чтобы в этой любви мне совершенно истаять, сгореть и быть вечно только одной дивной любовью к Нему».