Франсуа Мориак - Во что я верю

70

я однажды вечером осмелился повторить только после больших колебаний перед огромной аудиторией, потому что они так спонтанно выражают самые скрытые, самые глубокие тайники человеческой души: «Умирая, Я думал о тебе. Утешься, ты не искал бы Меня, если бы уже не нашел. Я проливал за тебя Свою кровь. Неужели ты хочешь, чтобы Я все время платил за тебя кровью, а ты и слезы не прольешь никогда?» «...Я люблю тебя горячее, чем ты любил свои грехи...»

В откровенном разговоре двух друзей следовало бы выяснить, сколько эти слова, из поколения в поколение, дали тем, для кого они были сказаны, что они дали мне самому и что будут давать и впредь умам определенного типа, до того дня, который, может быть, наступит когда-нибудь, который непременно наступит, когда окажется, что человеческая память постепенно утратила свои последние сокровища, когда последняя клетка сети окажется порванной и «Тайна Иисуса» вернется во тьму. Одно только очевидно и является аксиомой: Христос в агонии, но Он жив. Он умирает в России или в Китае, так же (не больше) как в Испании, Италии и Франции, но живет там, так же как и тут. Все аргументы, приводимые в «Мыслях», представляются опаленными уверенностью, которая им предшествовала.

В своих «Заметках», где он, по словам Сент-Бева, «видит Паскаля таким, каков он есть, без власяницы, — Вольтер не без основания возражает Паскалю, указывая, что существование такой религии, которая считается с природой человека, не является достаточным доказательством ее истинности. Совместимость человеческой природы с христианством не есть доказательство и из этого нельзя делать никаких выводов. Но огонь, который Паскаль разжег у нас над головами, отблеск которого навсегда осветил его маску, этот живой огонь переходил из рук в руки наперекор вольнодумцам его эпохи, не погас в эпоху

71

энциклопедистов, а период романтизма снова оживил его, и этого уже никто не изменит; позднее этот огонь даже не заколебался от крика Заратустры: «Бог умер», хотя Ницше нанес Паскалю (которого он жалел как самую благородную из «жертв Христа») гораздо более тяжелые удары, чем Вольтер. Отрицание современного мира абсолютно не влияет на умы, для которых пришел Паскаль (и я принадлежу к их числу).

Нужно было, чтобы один раз, один единственный раз, существование живого Христа было провозглашено нам человеком, подобным нам — оставляя в стороне его гениальность, — чтобы оно было возвещено писателю, который никогда не кровоточил ни от какой другой власяницы, кроме собственной гордости, и надо было, чтобы и он пал на колени.

И если не все друзья Паскаля могли познать ту радость, те слезы радости, которые он пролил в ту незабываемую ночь, то все по крайней мере могли участвовать в большей или меньшей степени, кто как мог, в таком покое, который он им обещал. Воспоминание об этих слезах радости, об этом покое сохранилось благодаря собственноручной записи Паскаля, которую он носил зашитой в свою одежду и которая дошла до нас. Что же это за памятка, за пергамент, за документ? Талисман [12] «Талисманом» называли клочок бумаги, который Паскаль всегда носил зашитым в одежду, на нем была запись его состояния в момент духовного просветления (см. приложение — прим. ред.). , амулет, при виде которого серьезные люди могут пожать плечами. Поль Валери с жалостью и раздражением говорит об этом Паскале: «он растрачивает себя на вшивание бумажек в карманы, когда надо приумножать славу Франции, разрабатывая дифференциальное исчисление». Я отношусь к тем людям, которых ничуть не возмущает этот пергамент. Он дошел до нас через

72

три столетия как документ, подписанный доктором Фаустом, только на сей раз Фаустом-христианином; и он подписывал этот документ не с духом тьмы, а с Вечной Любовью.

Талисман, амулет. Удивительно, что в авангарде моего поколения потомки Лотреамона и Рембо упорно старались бежать от реального мира в подсознание и сны, что наркотики доводили нас до самоубийства и безумия, — а мы, литературный арьергард, духовные сыновья Паскаля, держали в руках амулет не для того, чтобы бежать с его помощью от действительности, но чтобы достигнуть высшей действительности; не для того, чтобы изменить жизнь, но для того, чтобы изменить образ жизни, благодаря непрестанным усилиям к самоусовершенствованию.

Сопоставляя тексты, я, впрочем, мог бы доказать, что расстояние между этим арьергардом и авангардом не столь уж велико и что в ответ на некоторые вспышки молний мысли Паскаля на другом конце горизонта сверкают молнии Артура Рембо.