Библия и русская литература (хрестоматия)

В стихотворении запечатлено явление обыденное и прекрасное: Бог, так старательно и свирепо изгонявшийся из народной жизни более полувека, прошел через гонения, словно и не заметив их; в деревне Он «живет не по углам, как думают насмешники, а всюду..» Стихотворение заканчивается в духе философской самоиронии:

Возможность же все это наблюдать, к осеннему прислушиваясь свисту, единственная, в общем, благодать, доступная в деревне атеисту.

Второе стихотворение — «Остановка в пустыне» (1966) вызвано к жизни случаем привычным, знакомым каждому: в Ленинграде, при подготовке строительной площадки для Октябрьского концертного зала, разрушили еще одну церковь, на сей раз Греческую... Стихотворение насыщено ассоциациями, которые немыслимо полностью прокомментировать. Уже название пробуждает у читателя мысль о Второй книге Моисеевой — Исход, где содержится рассказ о сорокалетних странствиях сынов Израилевых по пустыне из Египетского плена в Землю обетованную; там говорится о многих остановках: у моря пред Ваал-Цефоном, в Рефидиме, где не было воды, у горы Синай, где получил народ от Господа Десять заповедей и где вопреки заповедям, сотворил золотого тельца... Так от названия идет расширение пространственных и временных масштабов стихотворения, хотя сохраняется и конкретность свежих воспоминания о том, как экскаватор с чугунной гирей на стреле разбивал стены, превращая в развалины абсиду — полукруглый выступ, где в христианском храме находится алтарь.

В стихотворении ощутим, если воспользоваться словом поэта, «запах» культур, вошедших навечно в русскую культуру: античности, родиной которой явилась Древняя Греция, православия, которое пришло на Русь вместе с Библией, переведенной с греческого, вместе с обрядами Константинопольских храмов. Здесь возникает связь и с Христовой притчей о сеятеле (Евангели от Матфея, XIII, 1 — 9), побуждающей поэта к раздумьям

...о том, куда зашли мы? И от чего мы больше далеки: от православья или эллинизма? К чему близки мы? Что там, впереди?

Третье стихотворение — «Сретенье» (1974) написано в эмиграции: поэту, получившему к тому времени широкое признание в Росси и за рубежом, власти не давали печататься; над ним витала угроза новой расправы, его, по сути дела, изгнали за рубеж в 1972 г. В Ленинграде он оставил отца и мать, которым до самой их смерти не разрешали повидаться с сыном.

В стихотворении перед нами проникновенное изображение известного евангельского сюжета (Евангелие от Луки, II, 25 — 34): праведный Старец Симеон (по преданию — один из семидесяти переводчиков Ветхого Завета на греческий язык — так называемой Септуагинты) усумнился в пророчестве о рождении Мессии от Пресвятой Девы. Тогда явился к Симеону ангел — посланец Бога и предсказал, что ему не суждена смерть, пока он не увидит своими глазами исполнившегося пророчества. И на сороковой день после рождения Иисуса, когда Младенец был принесен в храм, Симеону довелось взять его на руки, благословить Марию и Иосифа. Это стихотворение уже цитировалось в конце первой части нашей книги. Может быть, в нем заключено некое благое предвестие: само название «Сретенье» (встреча) звучит обнадеживающе.

И. А. БРОДСКИЙ

Остановка в пустыне

Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь, дабы построить на свободном месте концертный зал. В такой архитектуре есть что-то безнадежное. А впрочем, концертный зал на тыщу с лишним мест не так уж безнадежен: это — храм, и храм искусства. Кто же виноват, что мастерство вокальное дает сбор больший, чем знамена веры? Жаль только, что теперь издалека мы будем видеть не нормальный купол, а безобразно плоскую черту. Но что до безобразия пропорций, то человек зависит не от них, а чаще от пропорций безобразья.

Прекрасно помню, как ее ломали. Была весна, и я как раз тогда ходил в одно татарское семейство неподалеку жившее. Смотрел в окно и видел Греческую церковь. Все началось с татарских разговоров; а после в разговор вмешались звуки, сливавшиеся с речью поначалу, но вскоре — заглушившие ее. В церковный садик въехал экскаватор с подвешенной к стреле чугунной гирей. И стены стали тихо поддаваться. Смешно не поддаваться, если ты стена, а пред тобою — разрушитель. К тому же экскаватор мог считать ее предметом неодушевленным и, до известной степени, подобным себе. А в неодушевленном мире не принято давать друг другу сдачи. Потом туда согнали самосвалы, бульдозеры... И как-то в поздний час сидел я на развалинах абсиды. В провалах алтаря зияла ночь. И я — сквозь эти дыры в алтаре — смотрел на убегавшие трамваи, на вереницу тусклых фонарей. И то, чего вообще не встретишь в церкви, теперь я видел через призму церкви.