Георгий Чистяков - В поисках вечного града

Грамота Вселенского Патриарха была получена в тот момент, когда митрополит служил заупокойную обедню по убиенной царской семье. В алтаре её передал ему архимандрит Кассиан (Безобразов), в будущем — епископ Катанский. «Замечательно, — сказал владыка, — что известие это получено сегодня, когда я молился за Государя. Сорок лет тому назад, по его высочайшему указу, я был удостоен архиерейского сана». Так начался последний, двенадцатилетний период в жизни и служении митрополита. Летом того же года он побывал у игумена Иова, служившего в скиту при русском военном кладбище близ Реймса и занимавшегося пчеловодством.

«Воздух здесь дивный, тишина полная, сосенка, ёлочка, можжевельник, боярышник и т. д., — писал он оттуда друзьям, — белочки прыгают, вкушают орешки на деревьях… зайчиков видел, кролика, даже лисичка близко подходила к дому, но увидала брата–трудолюбца и убежала».

Так он писал, как всегда — инок скромный… тишайший молитвенник… хрупкий, светящийся, прозрачный…

«В этой церкви не только Пушкин венчался с Натальей Николаевной. Там венчались и мои папа и мама. А маленьким мальчиком меня водили сюда причащаться», — эти слова произнёс Андрей Дмитриевич Сахаров в разговоре со своим старым приятелем и однокурсником по университету М. Л. Левиным, показав ему из окна машины на храм Большого Вознесения у Никитских ворот в Москве.

Это было за несколько дней до его смерти — 8 декабря 1989 года, в день похорон С. В. Каллистратовой, «адвоката, много лет защищавшего всех несправедливо преследуемых». Удивительно, но меньше чем за неделю до смерти, «на пороге как бы иного бытия» Сахаров, уже совсем прозрачный и словно заживо теряющий свою плоть, вспомнил о том, как в детстве он ходил в церковь и причащался. Причём было это во время беседы не, к примеру, с о. Сергием Желудковым (с которым он был знаком) — по принципу cumnauta de ventis, то есть «с моряком о ветрах», как говорили римляне, а с ироничнейшим агностиком Михаилом Львовичем. Вот почему это замечание кажется особенно серьёзным.

Иллюстрация: А. Сахаров в детстве

Софью Васильевну отпевали в церкви Ильи Обыденного на Остоженке. На отпевании, во время которого поминался и Анатолий Марченко, умерший ровно за три года до того дня — 8 декабря 1986 года, был и Сахаров. «Как хорошо, — сказал он Левину, — это поминальное объединение Софьи Васильевны и Толи!.. Оба они…"за други своя"». Андрей Дмитриевич процитировал Евангелие от Иоанна (15. 13):

«Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя».

Ровно через неделю, когда Сахарова заочно отпевали в Елоховском соборе (это было за день до похорон, в четыре часа дня), сотни собравшихся там людей, разумеется, ничего не зная об этой фразе, вспоминали именно этот евангельский стих.

Об отпевании Софьи Васильевны рассказывает и другой однокурсник Сахарова, Акива Моисеевич Яглом, который тоже был в этот день в церкви: «Андрей сказал, что в первый раз присутствует на полном церковном отпевании и этот обряд ему нравится ( икак‑то это по–человечески"), затем он вспомнил похороны моего брата, где сын брата вместе со своими друзьями читали над гробом еврейские молитвы. Андрей был в этот раз даже для себя удивительно мягким и тёплым». В те дни многие спорили — имея в виду, что обычно Сахаров в церковь не ходил и о своей вере никогда не говорил, — уместно ли было это очень неофициальное, но всё же отпевание в кафедральном соборе. Теперь, прочитав воспоминания Левина и Яглома, я понимаю, что оно было не только уместно, но и необходимо, ибо явилось как бы логическим завершением разговора, о котором пишет Левин в своём очерке «Прогулки с Пушкиным», и тех переживаний Андрея Дмитриевича, на которые обратил внимания Яглом. «Андрей был в этот раз даже для себя удивительно мягким и тёплым».

Слова «за други своя» во время отпевания не читаются. Это значит, что Сахаров просто вспомнил их тогда на паперти Ильинского храма. А что касается той любви, больше которой нет ничего на свете, то сам он был действительно переполнен ею. В самом деле, вряд ли в России конца XX века был человек смелее и мужественнее, чем этот болезненный и хилый, абсолютно невооружённый интеллигент. Один из младших коллег Сахарова, Борис Комберг, писал в своих воспоминаниях: «Люди безжалостно относятся к своим пророкам. А пророки — на то они и пророки, чтобы понимать и жалеть людей, помогать им и указывать им путь, сжигая себя…». Жалеть можно по–разному. Можно как‑то свысока и, главное, со стороны (такая жалость, возможно, и вправду унижает), но можно жалеть и по–другому — «сжигая себя», заболевая от боли за другого. Именно так жалел каждого Андрей Дмитриевич, у которого не было какого‑то своего особого круга друзей и соратников: его другом сразу становился всякий, кто попадал в поле его зрения и нуждался в его участии.