Георгий Чистяков - Римские заметки

Мамардашвили всегда предлагал свои книги слушателям в сущности в уже готовом виде прямо в аудитории. Он готовился к лекциям чрезвычайно напряженно, перечитывал тексты античных и новых авторов, делал какие‑то наброски, теперь частично опубликованные (например, в книге"Необходимость себя"), а затем приходил к студентам и начинал думать вслух. Мамардашвили любил подчеркивать, что философии научить нельзя, ибо она не содержит никакой суммы и системы знаний."Только самому (и из собственного источника), мысля и упражняясь в способности независимо спрашивать и различать, — говорил он, — человеку удается открыть для себя философию". Снова и снова пересказывал он своим студентам историю о Сократе и мальчике–рабе,"в которой Сократ, беседуя с мальчиком, выуживает из глубин его души лежавшее там знание теоремы Пифагора", о существовании которой тот якобы и не подозревал.

Мамардашвили–профессор стремился именно к тому, что делает в этой притче Сократ. Он будил в своем слушателе философа, говоря с ним о том, что волнует и задевает его самого, думая вслух и зачастую мучительно подбирая нужные слова. Многократно повторяясь и, на первый взгляд, возвращаясь к тому, что уже было сказано, он приближался наконец к максимально точному выражению того, что в невербализованном виде, без помощи слов, уже сформулировано им где‑то в глубинах его"я". Он просто не мог быть кратким."Человек не может выскочить из мира, но на край мира он может себя поставить", — говорил Мамардашвили, для которого задача философа заключалась преже всего в том, чтобы посмотреть на мир не при помощи одного из пяти чувств, но глазами души."Нет такой точки, — восклицал он, — с которой можно посмотреть на мир и на себя в нем. А философы говорят — трансценденция. Это и есть та лазейка, в которой мы можем оказаться на грани себя и мира и можем, тем не менее, прорвать нашу человеческую пелену и мыслить не обыденно–человечески, а независимым образом, независимым от человеческой ограниченности".

Философ, как видел его Мамардашвили, походит на странника с китайской гравюры, который, стоя где‑то совсем близко к ее краю, смотрит на открывающийся перед его глазами мир или на почти обязательного для живописи К. — Д. Фридриха путника — чей затылок вы с легкостью можете обнаружить примерно там, где стоял бы зритель, если бы он оказался в месте, изображенном на картине.

Задача греческого философа, как показывает Мамардашвили, заключалась в том, чтобы описать мир"как он есть, вне человека", поскольку человек есть"существо частное и случайное в смысле его психической, нервной организации". Греческая, да и всякая философская мысль, настойчиво подчеркивал Мамардашвили, выявляет"законы понимания мира в той мере, в какой его можно понимать независимо от человека и человечества". Но это не значит, что философия изгоняет человека из мира. Философия немыслима без нашего"участия в окружающем"."Здесь, сейчас, в этом мире — сделай что‑то, а не уходи в леса". С точки зрения Мамардашвили,"возвращение в мир из путешествия души — это обязанность для философа". Только его задача состоит не в том, чтобы изменить мир, как призывал Маркс в тезисах о Фейербахе, а в другом: в работе человека над собой. Душа, вернувшаяся из путешествия, будет смотреть на все по–другому, ибо она обнаружит"наличие внутреннего голоса в человеке, на который человек, стоя перед миром один на один, может и должен ориентироваться, слушать его, идти, повинуясь этому внутреннему образу и голосу без каких‑либо внешних авторитетов, внешних указаний…"

Эта глава впервые опубликована 26 ноября 1997 г., газета"Русская мысль", N4199, под названием "Семь лет назад умер Мераб Мамардашвили"

Так написал Микеланджело в незаконченных стихах о своем «Давиде». Davitte colla fromba – «Давид с пращой». И далее: «Я – с луком» и подпись: Микеланджело…

Почему он изобразил себя в виде человека с луком? Подумаем…

Родившийся во Флоренции в марте 1475 года Микеланджело работал почти только в Риме. Двадцатилетним он попал в Вечный город и сразу сообщил Лоренцо Великолепному: «Кардинал спросил, чувствую ли я себя способным создать что‑либо выдающееся, прекрасное. Я ответил, что не имею столь больших притязаний, но он увидит, что я могу сделать».

Прошло два года. Французский кардинал Вийэ де ля Грослэ платит молодому художнику 450 дукатов и требует от него, чтобы статуя, которую он сделает, была бы piu bella opera di marmo che sia oggi in Roma, то есть «самым прекрасным произведением из мрамора из того, что есть сегодня в Риме». Проходит еще два года, и художник заканчивает свое «Оплакивание Христа, или Пиету», стоящую теперь за бронированным стеклом в соборе Святого Петра в Риме. В общем, ровно пятьсот лет тому назад.