Юлия Посашко - Монахи. О выборе и о свободе

–Дети – расстроились?

– Младший, Игнат, в это время уже учился в Москве, и я ему написала sms-сообщение. Он ответил: «Мама, это круто, я тобой горжусь, все в порядке!» К старшему, Климу (у него жена, семья) я пришла домой и начала так: «Дети, я хочу с вами серьезно поговорить и сообщить вам одну новость.» Сын спросил: «Ты что, в монастырь уходишь?» Я говорю: «Да». Он: «А мы и не сомневались! Так и думали, что когда-нибудь это произойдет. Это очень логично, это правильно для тебя. Все, мама, давай, слава Богу!» Ну а дочка, Ксюша, как и положено девочке, расплакалась, сказала: «Я, конечно, понимаю. но как же так! У меня не будет больше мамочки, с которой я могу про все, про все поговорить?» А у нее только-только родился ребеночек, годика ему еще не было.

Потом Господь все расставил по своим местам. Когда смиришься, Бог воздаст сторицей тебе: ты только поверь, что если другому хорошо (маме, например), значит, и тебе так хорошо.

– А ваша собственная мама?..

– Моей маме тяжело далось это решение. Она у меня очень сильный, мужественный и оптимистичный человек и совсем неплаксивый, несентиментальный. Но в тот момент мой брат заболел онкологией и вдруг еще я в монастырь собралась. И мама сломалась: «Ну вот, меня все бросают, я остаюсь одна!» Она была первой, кому я сказала прямо: «Меня Бог зовет». Она говорит: «Да это тебя отец Андрей зовет!» – «Мамочка, ну ты ж сама чадо отца Андрея.» – «Вот и уходила бы вместе со мной, но чуть позже!»

Через три дня она поговорила с нашим общим духовником и после этого разговора в храме меня благословила, поцеловала и сказала: «Батюшка обещал, что будет тебя каждую неделю отпускать. И если я буду умирать и слягу больная, он тебя отпустит меня досмотреть и похоронить. Он же сдержит слово!» И сейчас во многом ее уважение к монахам основано на том, что батюшка держит слово…

– Вам самой не было страшно так резко менять свою жизнь?

– Было. Я подозревала, что не знаю того мира, который мне откроется, и боялась: а что если он будет для меня невыносим? Я же максималистка: если ухожу – значит ухожу, без всяких «но», с концами. На это надо было решиться. А я ведь только достигла благосостояния и какого-то максимального успеха в миру: было уважение, были какие-то достижения, и вдруг – бросать все это и идти в другую социальную среду… Ведь это же все равно что родиться! Ребенку во время родов тоже очень страшно и больно, он не знает, куда его толкают. Здесь точно так же: была «накатанная» жизнь, где ты знаешь каждый закоулок. А тут ты должен все поменять. Все! Человек может переехать в другой город, может из генералов оказаться разжалованным в солдаты, может развестись, поменять свой социальный статус. А здесь – все одновременно, в один момент. Ты совершенно перестаешь быть тем, кем ты был, неизменным остается только твой внутренний мир. Ты только его и приносишь с собой в монастырь. Это очень непросто. Есть только одно, что все уравновешивает – Христос, ради Которого ты это делаешь.

– Самая сложная и непонятная для мирского человека монашеская установка – послушание. Она зачастую кажется абсурдом. Как вы, регент, учитель, отнеслись к необходимости послушания?

– Для меня антитеза «начальник-подчиненный» была действительно одной из самых сложных вещей, которые приходилось преодолевать. И преодоление ее – один из главных мотивов необходимости идти в монастырь.

С тех пор как ушел муж – а это было в 1993 году – я осталась начальником везде: в семье, на работе, в хоре. Учитель – начальник над детьми, регент – начальник над певчими. И оглядываясь назад, понимаю, что всегда делала исключительно «по моему хотению, по щучьему велению». И мне, конечно, для спасения не хватало «института послушания», если так можно выразиться. Где бы мне сказали: «Иди!» – и я бы шла, не задумываясь над мотивами. Как же это трудно! Это, оказывается, практически на грани разрыва сердца!

С этим я столкнулась с самой первой недели в монастыре. Построили новый корпус, распределяли кельи, сестры устраивали свой быт. И вот одна послушница, студентка строительного факультета (у нас некоторые сестры параллельно доучивались в вузах), говорит: «Почему нельзя вешать на эту вешалку мокрые подрясники? Я же точно знаю, что она выдерживает восемь с половиной килограммов. Здесь и в инструкции написано!» Кто-то из сестер ответил ей: «Ну, матушка же сказала: „Не вешать“». – «Нет, я же вам объясняю, – настаивает послушница, – ничего плохого не случится, можно повесить. Это же будет лучше!» Человек доказывает свою очевидную правоту. А матушка сказала: «Не вешать» – вот Божья правота… У игуменьи другие мотивы, и она не обязана их объяснять всем послушникам. Ты прими и прими не потому, что тебе объяснили, что так будет лучше, а потому, что это не твое мнение, а мнение другого человека, который иерархически выше тебя поставлен. Поэтому послушание – это самое сложное, что в жизни человеку дано.