Коллектив авторов - Богословие красоты

Не какая-то красота, но красота Бога есть красота Иисуса Христа. Или конкретнее: красота того, что есть Бог и что он совершает в нем. Разве возможно не заметить представленное здесь единство величия и умаления Бога, его абсолютное величие и святость, и абсолютное милосердие и терпение, в котором именно это величие и святость не просто обращается к людям, но само нисходит к ним, единство верности себе и верности своему творению, в котором он действует? Разве возможно не заметить ту любовь, в которой Бог обладает свободой, и ту свободу, в которой Бог любит? Но как может увидеть форму этого события, образ сущности Бога в Иисусе Христе, тот, кому это не было открыто, тот, кто в это не верит, тот, кто это не пережил, и как может такой человек увидеть, что этот образ красив? Разве может Бог и в этом отношении быть познан иначе, чем через Бога?

Ис 53:2–3 говорит нам о том, как человек может заблуждаться именно в этом отношении, в отношении Иисуса Христа, и как он нуждается здесь в поучении: «Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его». Именно Иисус Христос предлагает нам и этот аспект, и более того, прежде всего именно его. То, что он и в этом аспекте, да, именно в нем, обладает видом и красотой, то, что красота Бога сияет именно в этом состоянии, то, что существует откровение и познание распятого Христа как воскресшего, – все это не является чем-то самим собой разумеющимся, все это человек не может вместить, это может быть лишь дано ему. Если кто-то ищет красоту Христа в его славе, которая не есть красота распятого, тот ищет ее напрасно. Но кто ищет ее в чем-то другом? И кто находит ее? Кто же не находит противоположного? Кто видит и верит в то, что именно этот умаленный и возвышенный, именно он есть истинный человек и истинный Бог? В этом единстве и разности сверкает величие, сверкает красота Бога. В этом единстве и разности она преобразует, убеждает и побеждает. Это единство и разность есть καλόν [16]Бога, которая как таковая имеет силу καλειν [17]. Это красота, которой не имел Соломон, но всей славой своей мог лишь предвещать ее, не имели ее – так мы должны будем сейчас сказать – и Афины со всем своим красивым гуманизмом, и, думая, что в отличие от Иерусалима они имеют ее, они не могли даже предвещать ее. Красивый гуманизм есть зеркало сущности Бога, в котором через Иисуса Христа отразилось человеколюбие (Тит 3:4). Но в этом самооткровении красота Бога объемлет собой как смерть, так и жизнь, как ужас, так и радость, как то, что мы хотели бы назвать отвратительным, так и то, что мы хотели бы назвать красивым. Она раскрывается на пути от одного к другому, в переходе от самоумаления Бога ради человека, к возвышению человека через Бога и до Бога, и она хочет быть узнанной. Этот переход есть тайна имени Иисуса Христа и величия, открытого в его имени. Кто познает это величие как не тот, кому оно само дало познать себя? И как оно может быть познано иначе, чем в лице того, кто сам дает нам его познать? Нет второго такого лица. Никакое другое лицо не является самооткровением божественного человеколюбия. Никакое другое лицо не может одновременно поведать о человеческом страдании истинного Бога и о божественной славе истинного человека. Это роль единственно лишь лица Иисуса Христа.

Перевод с немецкого Станислава Павлова

«Красота спасет мир» – эта загадочная фраза Достоевского часто цитируется. Гораздо реже упоминается о том, что эти слова принадлежат одному из героев романа «Идиот» – князю Мышкину [19]. Автор не обязательно соглашается со взглядами, приписываемыми различным персонажам его литературных произведений. Хотя в этом случае князь Мышкин, по-видимому, действительно озвучивает собственные убеждения Достоевского, в других романах, скажем, в «Братьях Карамазовых», выражается гораздо более настороженное отношение к красоте. «Красота – это страшная и ужасная вещь, – говорит Дмитрий Карамазов. – Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречья вместе живут». Дмитрий добавляет, что в поисках красоты человек «начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским». И приходит к такому заключению: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей» [20].