Ярослав Гашек - «Счастливый очаг»

Жена опять показала себя прекрасной, экономной хозяйкой. Прежде всего она поинтересовалась, целы ли у меня подтяжки. Я сказал, что не знаю. Тогда она успокоила: ничего, она изготовит новые из моего цветного жилета, а еще лучше, из ковра. Те будут значительно крепче.

Полистав «Счастливый очаг», она наткнулась на опус о цементно-проволочных переборках. Там говорилось, что отремонтировать их можно дешево, и это нас порадовало. Однако ни в «Счастливом очаге», ни в «Домашнем всезнайке» нельзя было найти ни единого упоминания о той ситуации, в которой я теперь находился. Сказано было только одно: в цементно-проволочные стены нельзя забивать большие гвозди.

Прочитав это, жена обрушила на меня град упреков. Но поскольку мое положение от этого ничуть не изменилось, она стала соображать, как вызволить меня. Заявив, что отлично понимает всю серьезность наших взаимных обязательств — но только, простите, что это за совместная жизнь, если я, вместо того чтобы быть рядом с нею, продолжаю пребывать в цементно-проволочной переборке? — она сообщила мне о своем сознательно принятом решении жить радостно и счастливо, что должно поддерживать меня в минуты горя и невзгод.

Тут она ни с того ни с сего принялась декламировать:

— Осознай свои права и обязанности по отношению к самому себе, к своей семье и обществу, живи в соответствии со своими убеждениями! Надлежащим образом подготовься к материнству! (Сердце у меня так и екнуло: этого только и не хватало!) Подготовься к материнству физически и духовно. Высшее счастье жизни в детях! Их надо воспитать так, чтобы они были лучше, совершеннее и счастливее, чем мы!

После того она заявила, что сейчас оденется, пойдет поищет домохозяина, а потом попробует уломать своего отца, чтобы он купил этот дом и разрушил его, так как необходимо выпустить меня на волю. Был у нее в запасе и другой план: испросить в полицейском комиссариате разрешение на покупку динамита, чтобы освободить меня при помощи взрыва. Один план был лучше другого.

В конце концов она решила пойти посоветоваться в редакцию «Счастливого очага», оделась и ушла. То была горькая минута! Чем продолжительнее было растянувшееся на многие часы отсутствие жены, тем горше и горше мне становилось. К счастью, вскоре я почувствовал, что в животе началось бурное взаимодействие между недавно выпитым чаем, кружком сырого картофеля с чесноком и, по-видимому, еще бальзамом. Собственно говоря, мне следовало бы постыдиться писать о подобных вещах, но я и сейчас еще испытываю такую радость от случившегося, что историю моего освобождения считаю необходимым поведать во всех подробностях. Себе в оправдание скажу, что дома я был совершенно один и, стало быть, нисколько не погрешил против хорошего тона. Но если я все-таки поступил некоторым образом бестактно, меня, конечно, простят, потому что это и вызволило меня из того весьма неприятного положения, в коем я очутился.

Трудно поверить, но достаточно только одного выстрела, чтобы цементно-проволочная переборка развалилась. Я совершил неприличный поступок — это верно, но зато после моего выстрела, правду сказать, не такого уж и сильного — ну, вроде как из малой мортиры — переборка не выдержала, рухнула, и я вместе с нею. Почувствовав себя на свободе, я поспешил открыть форточку и увидел, что моя дражайшая половина возвращается домой. Заметив меня в окне, она кисло улыбнулась.

Едва войдя, она заявила, что я поступил некрасиво. Ведь ей удалось договориться в редакции «Счастливого очага», чтобы они напечатали у себя вопросник на тему: как извлекать из цементно-проволочных стен застрявшие предметы. Редакция находит, что все происшедшее со мной чрезвычайно любопытно, и анкета может оказаться многообещающей. Она, разумеется, не сказала, что застрял я,— это, мол, приехавшая погостить свекровь угодила туда по неосторожности.

— «Во что бы то ни стало старайтесь сохранить мир с родственниками мужа,— сказали мне.— В особенности с матерью, воспитавшей его для вас и любившей его еще раньше, чем вы. И если она застряла в переборке, извлеките ее оттуда с особой осторожностью, вызвав пожарных». Разве могла я признаться,— продолжала жена,— что это случилось с тобой, еще подумали бы, что ты учинил это в нетрезвом виде.

Она села к столу, и полились жалобы: как она несчастна, ее муж-пьяница пробивает своим туловищем цементно-проволочные переборки! Нормальный человек этого себе никогда не позволит — значит, я сумасшедший, полоумный, помешанный… Ей следовало еще до замужества испытать мой нрав, и если влюбляться, то не в наружность человека, а в его характер. И почему она вовремя не спросила себя, так ли уж она меня любит, чтобы перенести вместе даже тяжкие минуты жизни, лучше ей было бы вовремя отказаться от меня, ибо теперь она видит, что я просто негодяй и ничтожество! Она потеряла всякое уважение ко мне, да и можно ли уважать человека, имеющего смешной вид? Любовь без уважения непродолжительна: она это поняла, увидев, как я из одного каприза держу голову в кухне, а ноги в столовой…