Христа Пелитев - Индюшка с бриллиантами (Сборник юмористических рассказов)

Другой, почувствовав на спинке мою руку, начал, все так же глядя на бабушку, мурлыкать.

А бабушкина рука словно согрелась в моей ладони. Она пошевелила пальцами и попыталась улыбнуться. То ли мне, то ли Другому.

Вошла тетя и сказала, что люди потеряли терпение и разошлись. Всех ждет работа. Сезон такой, нужно копать картошку, убирать кукурузу, план еще не выполнен.

Увидев тетку, Другой весь съежился, будто виноватый в чем-то, и уже готов был прыгнуть к двери, но я прижал его к стулу, чтобы он понял, что находится под моей защитой и никто его не тронет. Тем более, что тетя сказала, что уходит, а вечером придет снова и, если нужно будет, просидит всю ночь. Она подбросила немного угля в печку и ушла.

За окном продолжал моросить дождь. А здесь, в комнате, было тепло и уютно. Втроем мы разговаривали взглядами и сказали друг другу многое. К вечеру бабушка попробовала говорить, и пришлось соединять слоги в слова, слова в предложения и искать в них смысл, задавать вопросы и отвечать. Сначала получилась фраза: «У меня замерзли ноги».

Я взял Другого и положил его к ее ногам. Она улыбнулась и даже попыталась сделать мне рукой какой-то знак. Но я прижал ее руку, мол, не спеши, не трать силы. Взяв с печки кружку с теплым молоком, я поднес ее к бабушкиному рту. К моему удивлению, она выпила половину. С трудом, но выпила.

Другой, очень довольный, начал мурлыкать.

Бабушка не слышала его, но это не имело никакого значения. Важно, что она почувствовала его тепло и пошевелила ногами. И самое главное, что постепенно мы стали разговаривать с ней почти как нормальные люди.

— Первыми умирают ноги, сынок, — с огромным усилием, наконец, сказала бабушка целую фразу и устало расслабилась. Она ждала, что я ей отвечу.

Я сказал:

— Ничто не умирает, если дух человека жив. Она улыбнулась, показав искусственные зубы, зубы-жемчуг, как у девушки. Явно она хотела сказать: «Ах ты, мой вруша! Я уже не знаю, когда ты врешь, сейчас или когда говорил, что человек — это всего лишь мясо да кости и ничего более!»

Через некоторое время она взглядом показала на шкафчик. Я открыл его и увидел там бутылку ракии, домашней, сливовой. Она улыбнулась и показала глазами на печку.

Разумеется, мы ее подогреем.

Подогрев ракию, я разлил ее по стаканам и один поднес к ее губам. Она слегка приподнялась и сделала глоток. Отпил из своего стакана и я. Она улыбнулась уже совсем по-настоящему и даже показала на Другого. Я догадался и налил и ему, разумеется, молока. Он, приятно удивленный, быстро все вылакал.

И только я хотел сказать: «Ну вот, теперь можно и пожить, а на тот свет еще успеется», как бабушка спросила слабым голосом:

— Какой сегодня день?

— Пятница.

Она немного помолчала, закрыла глаза и потом сказала:

— Хочу умереть в воскресенье. Я рассмеялся.

— В воскресенье нельзя, воскресенье-выходной.

— Потому и хочу, что тогда людей соберется больше.

Чтобы обойти этот вопрос, я снова поднес к ее губам стакан. Она немного отпила, но не забыла, о чем говорила. И продолжила свою мысль:

— Наденьте на меня вышитую безрукавку.

— Конечно, черный сарафан и вышитую безрукавку.

— И белый платок на голову.

Я допил стакан и налил себе еще. Горячую, с примесью жженки, домашнюю ракию особенно осенью, в такую вот слякоть, я не променяю ни на что.

— А почему ты хочешь, чтобы на твои похороны собралось много народу?

— Да потому, что в этом проклятом селе я научила женщин кроить и шить, до меня они не умели ни слоеные пироги печь, ни раны лечить. Темнота была беспросветная.

Разговор утомил ее. Она умолкла, видно, ждала, что я ей скажу. Я же молчал. Встал, потянулся и подбросил в печку угля, подошел к окну. Во дворе все еще шел противный мелкий дождь.

Поняв, что я ничего не скажу, она продолжила:

— Греет как печка.

— Другой? Да-а.

Она улыбнулась, сверкнув белыми зубами.

Потом вдруг попросила, чтобы я достал из сундука вышитую безрукавку.

Я стал доставать из сундука одно за другим — домотканые дорожки, мягкое одеяло, вышитые подушки, вязаные носки, белые сорочки… Но вышитой безрукавки там не оказалось.

Бабушка стала нервничать. «Кроме твоей матери ее некому взять. Спроси, куда она ее задевала».

— Как же я спрошу, если она с отцом сейчас в Тунисе, за тысячи километров?!

— А когда вернутся?

— Скоро. Через два года.

Бабушка испугалась. И я испугался, как бы у нее не поднялось давление. А оно, наверное, поднялось, потому что она очень сердито сказала: