Михаил Задорнов - Придумано в СССР

– В конце концов, папа, – вспыхнул я, – не всем учёными или писателями быть! Кому-то и работать надо!

– Что он говорит, мать? Нет, вы слышали?! – уже не на шутку рассердился отец. – Кто тебе это сказал? Чьи это слова? Опять Афанасия Кирилловича? Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не смел с ним дружить!

– Больше чем уверена, что это его идея, чтобы наш внучок пошёл на пенсию! – снова отозвалась из кресла бабушка. – Не с кем по утрам играть в домино.

– Не смейте трогать моих друзей! – закричал я, топнув ногой. – А не то я сейчас же уйду из дома навсегда!

– Я тебе уйду! – погрозил пальцем отец. – Вот сейчас в угол поставлю, тогда научишься с бабушкой разговаривать! Совсем распустился, молокосос! А тоже туда же! Пенсию ему, видите ли, подавайте! Ремня тебе надо, а не пенсии! Почему вчера так поздно домой вернулся? А ну, признавайся, где был?

– Где-где! На каток ходил! – всхлипнул я. – Совсем ноги без спорта слабеть начали. Пока в очереди стоял, коньки сдавать, вот и опоздал…

– Не плачь, сынок! – погладила меня по голове мама. – Просто мы за тебя все очень переживаем. Ты ведь у нас единственный. Мы всю жизнь тебя так любили, лелеяли… А шаг ты хочешь сделать серьёзный. Он большой продуманности требует. В жизни один раз на пенсию выходят… В наше время к этому шагу годами готовились! Присматривались, взвешивали. Не то что вы – нынешняя молодёжь… Раз-два, и… на пенсии!

– А я и так уже всё взвесил! – сказал я, вытирая кулаком слёзы. – У меня действительно правнук намечается… Кто о нём заботится будет? Родители его? Так ведь они сами ещё ничего не умеют! А я всё-таки английский знаю, музыке его обучить могу, рисованию. И потом, если бы я ушёл с работы, мы бы снова могли по утрам собираться и завтракать не на кухне, а в этой комнате… все вместе… как в детстве!

– А маленький? – уже более уступчиво спросил отец.

– А маленький сидел бы вот на этом стульчике, – улыбнулся я сквозь слёзы. – Мы бы все смотрели, как он дует на кашу, и дружно… мечтали о том, что со временем он станет великим учёным или писателем!!!

…На семейном совете воцарилась единогласная тишина…

Познакомилась я с ним во время сессии в библиотеке. Мы сидели за одним столом. Три дня он был так увлечён своей термодинамикой, что не обращал на меня никакого внимания. Мне тоже было не до него, потому что зачёт по теории драматургии был одним из самых важных в училище.

Завязкой наших взаимоотношений стала моя сумочка, которая после одного моего неосторожного движения упала на пол между нами и взорвалась под столом множеством женских мелочей. Он помог мне их собрать. Наши глаза встретились. Я боялась, что он передержит паузу. Ведь это так важно было – не передержать паузу. Тем более первую, событийную. Но он, очевидно, чувствовал динамику.

– Ну вот, всё в порядке, – сказал он. – Когда что-нибудь приводится в порядок – это значит, энтропия падает.

«Я так хочу сегодня вечером проводить вас домой, после того как закроется библиотека!» – прочла я в его глазах второй план и ответила согласием, сказав:

– Я ничего в этом не понимаю, я из театрального…

Наверное, я начинала постигать азы драматургии, потому что я не ошиблась. Из библиотеки мы вышли вместе.

Выгородка была чудесной! Кое-где искусный декоратор разбросал по небу мелкие звёзды. Вкусно пахнущие летней зеленью улицы уже улеглись на ночь между домами. Ступенчато ползли по ним поливальные чудовища. Водяными усами они не только умывали уставшие за день тротуары, но и заталкивали в ближайшие парадные запоздалых прохожих. Мы же прятались от этих вседостающих усов за фонарными столбами и, согласно предлагаемым обстоятельствам, чувствовали себя не только мокрыми, но и счастливыми.

На следующий день он снова вызвался меня проводить. И на следующий… И на следующий. О! Я помню: это были чудесные вечера! С какой страстью, с каким пылом среди пустынных ночных улиц рассказывал он мне о своей термодинамике! Особенно понравился мне тогда его монолог о постоянном повышении энтропии и тепловой смерти Вселенной. Мы сидели с ним на скамейке, осветители дали луну, ветка сирени то и дело опускалась между нашими лицами. Он отводил её рукой, сердился… От этого монолог приобретал трагическую окраску. К финалу я заплакала. Он почувствовал кульминацию, разволновался, сломал ветку… Это чрезвычайно придало органики его последним словам. Я отметила про себя: «Верю!» И моя энтропия подскочила настолько, что, когда я вернулась домой, нам с мамой еле-еле удалось сбить её.