Виктор Брусницин - На ты с Америкой, или Только секс, ничего личного

– Открывай.

Не я, разумеется, ретивый дух дерзко и победно разваливает руки, и в зудящем безмолвии, словно первый аккорд органа, взрывается восхищенный выдох: «Ух ты!!!»

Полный крендель – иначе не обмолвишься.

Далее начинается движение. Тела колеблются, ерзают, переминаются, суетятся. Полукруг начинает сдавливаться, в воздухе мелькают растопыренные пальцы, медленно плывущие движения заполняют мой взор. Снова охватывает страх. «Скорей бы отрезали и отпустили», – мелькнула мысль. Но тут нарастающий шепот, стон, кряк режет отчетливый и грозный возглас:

– Но-но!! Не лапать!

Подруга стояла в батальной позиции, распластав руки и угрожающе выдвинув навстречу шалману бюст.

– Хорош на сегодня, спектакль окончен, – весело гаркает крепость.

Дамы дружно текут из кабинета, хихикая, заливаясь, перебивая друг друга каверзными фразами, смысл которых мне был непонятен.

– Ну, ложись на кушетку, – сообщает защита, – будем соболезновать.

От этих мизансцен настроение мое совершенно употребилось и отзвучало – хоть некоторая опасность в теле еще содержалась, – однако завершилось все благополучно. Самым сокровенным методом была устроена мокрая тряпочка для соприкосновения с предметом пушкинского вдохновения, и затем конструкцию увенчали обыкновенной бинтовой амуницией.

– Утром в десять часов чтоб как приговоренный сюда, – сообщает решение тетушка и ободряюще треплет бледную и морозную от успокоившегося стыда щеку. Аудиенция закончилась.

На другой день я нес достояние вполне бодро и не пугливо. Почетный караул в виде вчерашней ватаги уже расположился на скамейках подле входа в поликлинику. Свита дружно и ласково приветствовала меня и нестройно проследовала сзади. Величайшая подруга всех времен и пространств, с невообразимо лучезарной улыбкой и предпоследней томностью молвив: «Здравствуй, уникум», – препроводила в перевязочную.

С некоторым содроганием я заметил, что следом внедрились и отдельные личности из сопровождения. Предвидя относительно доступный характер предстоящей акции, я возобладал небольшой оторопью, однако она технично была урезонена ожидавшими в кабинете подношениями. Оглашаю перечень: литровая банка свежей земляники, несколько яблок, несколько же пряников, кринка густейшей, отливающей желтизной сметаны. Натура быстро произвела подсчет и я даже несколько воинственно адаптировался к ситуации.

Снимала маскарад тетушка священно – ассистенции, естественно, ни малейшей. В трепетных взорах соглядатаев полыхала тревога ожидания. Признаюсь откровенно, я и сам несколько смятенно относился к результатам. Однако последний жест благодетельницы скучные предположения отвадил – муравей потрудился бескомпромиссно. Чудо предстало в полном респекте. Мало того, явно обнаружились некоторые усовершенствования.

Если вчера наблюдались некоторые излишки, диспропорции, то нынче вещь являла завершенную, отлитую композицию. Линии, лишенные резкости, возымели плавность, переходы – законченность, целое – грацию. Фигура аккуратно и независимо, наполненная гармонической силой, упруго покоилась в чреслах. Утомленное незримой насыщенной работой, в мягком луче ясного полдня сооружение матово отливало глубоким светом, располагая на себе очень емкие необходимые блики. В сущности, это было произведение искусства.

Наблюдатели в ленивом, спокойном восхищении молча глядели. Тетушка, безвольно опустив руки и несколько наклонив голову к плечу, смотрела внимательно и творчески, как бы изыскивая завершающий ракурс. Я сам, преисполненный гордости, с неожиданной силой сомкнул челюсти, боясь выдать звук восторга. Это были упоительные минуты.

Отчего-то не возникло обсуждение. Вероятно, отпустивший страх (за исчезновение волшебства), упокоение, минуты величественного созерцания наполнили торжеством бытия, риторические смыслы словес потеряли актуальность – в помещении царствовала природа.

Единожды только идиллия была прервана. Из коридора прибежал тусклый возглас:

– Нинка, ты где, паразитка, пропала! Больные ждут.

Нинка, конопатая, с остреньким носиком молодуха, сматерилась сквозь зубы и обречёно выдохнув, тронулась к выходу.

Впрочем, сеанс вскоре закончился. Произведение было нежно обернуто, и меня с добрейшими пожеланиями и настояниями беречь себя отправили отдыхать до следующего утра.

Вы же понимаете, что такое деревня. По пути следования домой каждый встретившийся селянин почитал своим долгом пожать мне руку. Пожилые дяди степенно останавливались, здоровались, потеребив кепку, осведомлялись о здоровье, далее переходили на политику, далее сетовали на разные житейские невзгоды и завершали рандеву деликатной просьбой высказать соображения относительно будущего урожая. Бабы кивали головами, говорили «здрасьсте», при этом как-то особенно вздрагивали их бюсты. Нечего и говорить, что фигура моя подвергалась некоему потайному досмотру. Даже девчонки-сверстницы (в быту мы воевали) задавали всякие посторонние вопросы, никогда прежде не произносимые. Правда, ниже моего лица их взгляды старательно не опускались.