Мурат Брат - Именем революции, или Бредущим в назидание

– Товарищи девки! – продолжала свою тираду пламенная Клароза. – От имени и поручению съезда революционных проституток, мы заявляем о безоговорочной и полной поддержке находящихся на передовых баррикадах в борьбе с прогнившим прошлым гетер Римской республики, гейш Сяпонии и Северной Скореи, блудниц Вавилона, сук, феминисток и стерв Европы и Америки, а также истинных ****ей РСФСР! Ура, товарищи! Возродим ****скую Атлантиду и освоим Антарктиду, пока мы ещё можем! А мы можем всегда!

Бурные овации и крики не стихали несколько часов, а в воздухе над доком порхали подбрасываемые вверх кепки докеров и лифчики проституток.

Над феодально-капиталистическим миром восходила новая эра, озаряя все на своем пути пламенем Мировой Революции – эра Коммунизма, равенства и свободного от угнетения труда, являясь предтечей революции сексуальной. Но приходилось быть и на стороже, ибо, исходя из борьбы противоположностей, всегда сохранялась опасность гомосексуалистической контрреволюции.

« Не оставляйте свою несчастную тень на месте преступления!» Се Дук Сен

Солнцеподобный фараон товарищ Коба уже три ночи подряд вызывал тень отца Гамлета, но являлся почему-то его дядя Клавдий. Наконец, Клавдию это надоело, и он сказал:

– Слышишь, придурок усатый, неужели ты до сих пор не понял – это я настоящий отец Гамлета!

За такие слова Локомотив Революции Коба, конечно, тут же приговорил бы Клавдия, будь тот живой, во имя революции к расстрелу, но что возьмешь с бестелесного духа. Разве послать куда подальше… Так и получилось – они разошлись в разные стороны, но по одному и тому же адресу.

Вообще-то, Коба хотел вызвать дух Ленина, но никак не решался на это. Коба боялся услышать от вызванного им духа обвинение в том, что он повел пролетариат не той тропиночкой да не в ту степь. Но ночь близилась к утру, и Коба решил, что вот завтра он, Коба, не будет бабой, а непременно решится на этот шаг.

Со Шпасской башни запели хремлёвские петухи. Коба откинулся на спинку кресла, прикурил подаренную товарищем Воровшиловым бриаровую трубку – трубку войны, как он в шутку её называл, и, с удовольствием затянувшись, выпустил дым в потолок длинной и узкой струей.

****

Ночью приснился Василию Ивановичу странный сон. Снилось Василию Ивановичу, что он – Анка, которая разбирала и, по-женски, очень нежно и аккуратно, ловко орудуя тонкими, длинными пальчиками, чистила пулемет. Уж таким был сон реалистичным, что проснулся Василий Иванович и не мог понять – кто же он? То ли он – Василий Иванович, которому снилось, что он Анка. То ли он – Анка, которой снилось, что она – Василий Иванович, которому снилось, что он – Анка, которой снилось, что она с Петькой… Ой!..

Проснувшись, Василий Иванович с щемящей тоской оглядел сырые, сложенные из грубо отесанного камня стены своей тюремной камеры и, взявшись руками за оконную решетку, стал смотреть в хмурое небо, напевая свою любимую песню «Черный ворон, что ж ты вьешься над моею головой…»

Над частью неслась веселая мелодия полкового художника-арьергардиста и баяниста Бориса Оглоблина. В сером мареве неба скопище ворон справляла свою весьма крикливую свадьбу, обрушивая помет на головы случайных прохожих…

Василий Иванович чувствовал себя очень странно. И какой мужик себя не почувствовал бы странно, ежели б оказался в вожделенной им самим женской шкуре… Это такое дело – незащищенное стыдобище. Но было и нечто положительное: явные и смутные треволнения и неизвестное доселе странное чувство внизу живота на время выбили из его бедовой головы мысли о предстоящем расстреле.

– Лучше бы я приснился себе, – размышлял, преисполненный жалости к самому себе, Василий Иванович, – разобранным пулемётом в руках Анки, чем самой Анкой…

Ну, нравилась ему эта деваха… Василий Иванович подозревал, что она понимает лошадиный язык – раза два заставал её, разговаривающей со своей сивой кобылой по кличке Королева Анастасия, хотя на Авраменском гипподроме такой факт признали бы за китайское колдовство, а «колдуна» бы сожгли на костре последователи ордена блаженного Чеха Ладзева, коих на том гипподроме было превеликое множество, как и разного рода лихих баб и ростовщиков.

Сегодня Василия Ивановича должны были расстрелять именем Революции, как врага народа и вредителя, за утрату боевого знамени… Говорят, председателем Революционного Трибунала будет сам начальник дивизионного Особого отдела ВЧК дважды комиссар государственной безопасности товарищ Павло Лаврентьевич Ёберия, который к тому же по совместительству был наркомом НКВД. Василий Иванович понимал: ничем хорошим назначение Ёберия ему не сулит – нарком НКВД был не менее кровожаден, чем его предшественники товарищи Ягодица и Ёжиков, оказавшиеся совсем не товарищами, а самыми настоящими контрами и врагами трудового бедняцкого народа. Василий Иванович даже бывало подумывал, что на должность комиссара госбезопасности как раз и назначают исключительно одних врагов народа, но старался гнать от себя прочь подобную крамольную мысль, недостойную настоящего живого коммуниста.