Иван Гобзев - Зачем учить математику

И почему у него нет таких отношений ни с одной девочкой? Что не так он делает? Ему казалось, что он нравится Гришиной. Да и Света Ступакова иной раз давала понять, что не прочь… И Маша Петрова была с ним ласкова. Хотя Маша Петрова ласкова была со всеми.

Как-то Ступакова специально дождалась его после уроков около раздевалки. Ради него ей даже пришлось прятаться от подруг и поклонников. «Тихонов, – спросила она, – ты сейчас домой идёшь?» Он, прекрасно поняв намёк, сделал вид, что ничего не понял. Вместо того чтобы просто сказать: «Да! Давай я тебя провожу», он криво улыбнулся, скосился куда-то в сторону, и вдруг спросил хамским, не своим, голосом: «А чё ты хотела?» «Ничё», – вздохнула Ступакова так, как вздыхают, встретившись с идиотами.

Тихонов проклинал свою застенчивость и завидовал Стаханову. Потому что Стаханов, ничуть не робея, подходил к любой девочке и заводил с ней разговор так, как будто он самый прекрасный мужчина на свете и устоять перед ним невозможно. Самое удивительное, что почти никто и в самом деле не мог устоять.

Притом что, – думал Тихонов, – он же дурак и урод!

А я? Я умница. Ну, может, не красавец, но уж точнее лучше Стаханова! Хотя нет… Я трус. Я просто трус, если даже с девочкой не могу просто поговорить…

И он с тяжким вздохом и слезами на глазах возвращался в книге, чтобы побыстрее утонуть в упоительном мире грёз.

– Тихонов! – прозвучал резкий голос Алевтины Гекторовны, врезавшись бульдозером в его мечту, – что это у тебя лицо, как у монахини?

Он не сразу сообразил, в чём дело, потому что слишком был погружен в чтение. Подняв голову от книги, он увидел ироничный взгляд учительницы.

– Читаю, – сказал он дрожащим от бешенства голосом. – Не всё же всякую чушь слушать.

Алевтина Гекторовна вдруг посерела, и смех в классе мгновенно стих.

– Тихонов, после уроков зайдёшь к завучу. Я её проинформирую о твоём поведении.

Читать дальше было невозможно, настроение пропало. До конца урока он томился, думая о предстоящем неприятном разговоре с завучем.

Маргарита Петровна, вечно усталая, с серым лицом и черными-пречёрными глазами, как будто в них затаилось неизбывное горе, сидела напротив Тихонова и вела допрос. Голос у неё был вялый и беспристрастный, поэтому казалось, что ей совсем неинтересно обсуждать его проступки. Инквизитор из неё бы, конечно, не вышел, – думал Тихонов, – в этом деле нужен огонь веры и страсть, а у Маргариты Петровны такое лицо, как будто не только веру, но и последнюю надежу она давно потеряла. Но в СС ей бы место нашлось. Эти глаза, два провала, два бездонных колодца, в которых клубится мрак, на кого угодно наведут ужас. И тут его осенила идея – нарисовать комикс ужасов, где завуч будет главным антагонистом. Успех в школе обеспечен! Его так вдохновила эта мысль, что он невольно улыбнулся.

– Тихонов, я не вижу повода для смеха, – сказала Маргарита Петровна. – Ты хамишь учителям, а теперь ещё и мне!

– Но, Маргарита Петровна, учителя сами…

– Замолчи! – вдруг повысила она голос. – Как тебе не стыдно! Они старше тебя!

– Но разве они имеют право…

– Имеют! – отрезала она. – Они всю жизнь работали! На благо!..

И помолчав, добавила:

– Тихонов, ну что ты не можешь быть, как все? Ты это, как это называется… Белая ворона, вот. Какой-то ты ненормальный… Ты в зеркало когда последний раз смотрелся?

От завуча он вышел с таким чувством, как будто на него насрал слон. Самое неприятное, что в этих её словах была доля правды, и это его кололо сильнее всего. Он остановился у большого зеркала на четвертом этаже – от пола до потолка. Да, вид ненормальный! Волосы стоят в беспорядке. Лицо бледное. Школьная форма пыльная, висит мешком. Кроссовки сбитые и грязные. Он посмотрел на свои руки. А ногти! Боже мой, а ногти! Какие уж тут девушки.

– Но самая главная беда, Тихонов, – сказал он, – у тебя тут.

И постучал себя костяшками пальцев по голове. Получилось звонко.

Неприятные столкновения с самим собой, какие любят устраивать детям взрослые, больно ранят. Тихонов больше не мог совладать с собой – у него начинались нервные тики. Почти год их не было, и он надеялся, что его совсем отпустило. Но нет.

Следующим уроком была физика, и на неё он пришёл, уже часто моргая и жуя собственные губы. Тики победить он не мог. Это было выше его сил, и хотя он сам отлично понимал нелепость и бессмысленность своих телодвижений, не совершать их было невозможно. Точнее, он как будто бы мог их не совершать, они же получались не сами по себе, а по его воле. Но всё же не мог.