Валентин Катаев - Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник)

Вошел секретарь.

– Синьор Макарони! Лысина. Опять лысина! Ради бога… Вы не знаете средства против лысины?

Секретарь искоса взглянул на цензорский череп и, самодовольно погладив свою пышную итальянскую прическу, сказал, нежно изгибаясь:

– О синьор! Что может быть проще: последнее американское патентованное средство для ращения волос «Жуликоль». При регулярном втирании три раза в день в течение двух месяцев самый упорный бильярдный шар обрастает пышной шевелюрой. Большой флакон – пять лир, два флакона, – десять лир, три – пятнадцать, четыре…

Главный цензор вспылил:

– Довольно! Прекратите эти лирические излияния! Я никому не позволю издеваться над моей честной лысиной! Не в ней дело! В газетах лысина. Вот, поглядите. Что делать?

Секретарь изогнулся еще ниже:

– Слушаю-с, синьор! Сейчас мы это все уладим.

Через полчаса в редакцию рабочей газеты была отправлена официальная бумажка. Составлена она была коротко, ясно и твердо:

«Впредь ликвидировать всякие лысины. Печатайте на месте цензурных выпусков что угодно. Хотя бы песенку о Терезе. Но чтобы ни одного пробела! Мы вам покажем коммунистическую пропаганду! Закроем в два счета».

Прочитав отношение, редактор мрачно подмигнул портрету Маркса и сказал помощнику:

– Хорошо. Будьте добры, товарищ, дайте мне передовую с цензурными лысинами. Мы их сейчас ликвидируем!

И, деловито насвистывая песенку Терезы, он взялся за работу.

На следующее утро секретарь подошел к столу главного цензора:

– Вот! Ни одной лысины! Извольте взглянуть.

Цензор самодовольно развернул газету и пробежал глазами передовицу.

Затем он надулся, стал красным, потом синим, потом желтым. Наскоро переменив на своем лице все цвета, имевшиеся у него в репертуаре, он заорал:

– Вы не смеете издеваться надо мной! Я вас выгоню со службы! Мальчишка! Читайте передовую.

Секретарь трясущимися руками потянул к себе газету и обомлел.

Вот как выглядела передовая статья:

«Товарищи!

Дальше так продолжаться не может. Мы не можем оставаться пассивными в то время, как германский пролетариат схвачен за горло беспощадной рукой…

Я к тебе попался в сети,

Ты смеешься надо мной.

Ах, Тереза, шутки эти

Могут кончиться бедой.

Затем все действия королевского правительства, направленные…

Ах? Тереза, шутки эти

Могут кончиться бедой.

Для капитализма, сжимающего итальянский пролетариат:

Я к тебе попался в сети,

Ты смеешься надо мной.

Ах, Тереза, шутки эти

Могут кончиться бедой.

А также и фашистского премьер-министра Муссоли…

Я к тебе попался в сети,

Ты смеешься надо мной.

Ах, Тереза, шутки эти

Могут кончиться бедой,

Могут кончиться бедой.

И вообще все это

Могут кончиться бедой.

для всех душителей рабочего класса.»

Главный цензор лежал без чувств.

1923

Кто о чем, а я о ящике. И не о каком-нибудь, а именно о долгом.

Чем же, собственно, отличается долгий ящик от просто ящика? Попробую осветить этот вопрос.

Обыкновенный, честный, советский просто ящик состоит из четырех стенок, дна и покрышки.

Долгий ящик – наоборот. Хотя стенки у него изредка и имеются, но зато и покрышка у него абсолютно отсутствует. Поэтому про долгий ящик принято говорить тихо, скрипя зубами и сжимая кулаки:

– У-у-у, проклятый! Чтоб тебе ни дна, ни покрышки!

Ни на какую крупную роль, имеющую общественно-политическое значение, просто ящик не претендует и довольствуется незаметной, скромной, повседневной работой.

Что же касается долгого ящика, то – шалишь!

Долгий ящик другого сорта. Долгий ящик любит власть, славу, кипучую деятельность. Любит быть заваленным делами, проектами, сметами, изобретениями, жалобами.

Так и говорят потом со слезами на глазах:

– Ну, братцы, попало мое изобретение в долгий ящик! Пиши пропало!

Или весело:

– А жалоба-то, которую подал на меня негодяй Афанасьев, что я ему дал по морде, того… в долгий ящик… тю-тю… хе-хе…

Одним словом, у долгого ящика есть и враги и друзья. Смотря по обстоятельствам.

А уж ежели где какая волокита, бюрократизм, разгильдяйство или головотяпство, то будьте уверены, что долгий ящик тут первый человек.

И если бы управление какой-нибудь железной дороги пожелало бы соорудить в назидание какой-нибудь этакий шикарный памятник волоките и бюрократизму, то я предложил бы такой проект.